Холодным ранним тёмным и неприветливым утром я зашёл к
ней купить немножечко ессентуков.
Ессентуки вместо упраздненного по злобе боржому делались в соседнем подвале и
по той же старинной рецептуре – на одну тонну воды килограмм соды и два
килограмма соли.
И всё же, зная рецепт до тонкостей, я желал выпить именно водички с ессентукским
именем – оно, говорят, для моей печени
очень хорошо. Ессентуки были тёплыми, хозяйка их, напротив — холодна. Взглянув
на моё измученное постоянным употреблением минералки лицо, она ещё сильней
похолодела. Я достал из кармана пригорошню мелочи, водрузил болтавшиеся доселе
на маечном воротничке очки на то, что так огорчило с утра хозяйку ессентуков и
принялся сосредоточенно изучать содержимое своей пригорошни.
И вдруг моё последнее действие её развеселило. Видимо она
увидела в моей руке с монетами и согбенной к ним седой нестриженной голове
нечто забавное. Она предложила помочь и
я с удовольствием и облегчением высыпал всё, что было нажито непосильным трудом
в её тёплые ладошки. Она быстро отсчитала необходимое и тут наши глаза
встретились.
И неожиданно в глазах
её молодых я увидел невесть откуда
взявшуюся, нет, не теплоту даже, а любовь! Она смотрела на меня, как бы
спрашивая, что ещё она может сделать для меня. Я ответно улыбнулся ей, давая
понять, что старания её напрасны — пистолета у неё всё равно нет.
Но она продолжала улыбаться какой-то не просто доброй, а
светлой, освещающей весь утренний мрак моей прекрасной страны, улыбкой до
самого моего ухода. Казалось, что она
поняла — не всякий человек, требующий утром ессентуков — дурной человек.
И я шёл себе к подъезду и думал — как же я люблю свою
несчастную родину и её обитателей! Как я хочу видеть всегда и особенно перед
самой смертью стеснительные, виноватые и любящие улыбки её обитателей, пусть
через слёзы, которые делают улыбку лишь чище.