Тут у нас русская жизнь ключом бьёт. Газеты всякие, радио и бальные танцы. И театральная студия даже есть.
Славные ребята, они даже презентацию моей книжки у себя гостеприимно сделали. И фрагмент одного моего рассказика инсценировали для презентации. Очень мне это всё понравилось.
Но и от меня встречного дружелюбия ждали. Не вообще, а действенного. Хотели, чтобы я для них пьесу написал. Что-нибудь из жизни русских киприотов. Так я и рад бы!
Но мне сначала надо закончить про Булата Окуджава в 1954 году, потом про него же, но уже в 1955 году. Потом в качестве отдыха собрать накопившиеся рассказики в книжку, а то я забываю, про что уже писал, а про что только собираюсь написать. Отдохнувши на рассказиках, я должен заняться 1956 годом и только потом вернуться к 1952 и 1953 годам, которые десять лет уже ждут, чтобы я их закончил. Наконец, разделавшись с этими калужскими годами Булата Шалвовича, я мог бы спокойно дописать повестушку про то, как мне однажды сподобилось быть директором музея Булата Окуджава. Директорствовал я недолго, а повестушка распухла чуть ли не как Жизнь и судьба или Война и мир и надо бы её уже закруглить. Потом мне ещё хотелось про Галактиона Табидзе и Ольгу Окуджава (не путать с Ольгой Арцимович!) повестушку написать и лишь после этого приступить к неспешному изложению грузинских корней всё того же Булата. А вот уж после этого я мог бы попробовать что-нибудь про русских киприотов для сцены изобразить.
Это я всё быстро подумал про себя, а вслух сказал, что конечно. Конечно, напишу им пьесу, вот только до дому доеду и сразу засяду. Во-первых, мне вообще трудно отказывать людям и в первый момент я даже сам верю, что выполню обещанное. А во-вторых, лестно, знаете ли, когда у тебя пьесу просят. Прямо Михаилом Афанасьевичем себя ощущаешь в такой момент! Это ведь не каждый день у нас случается. Просят иногда разное, например, машину с чужого паркинга убрать, но это, согласитесь, совсем другое, и не так приятно.
Ну, не важно. По дороге я выстраивал в голове какие-то коллизии, но доехав до дому, понял, что сегодня к пьесе едва ли приступлю, а назавтра и вовсе остыл. Поделился я тогда же этой проблемой со своим близким другом, настоящим, профессиональным, писателем, не то, что бывший пролетарий, вообразивший, что он может писать только потому, что ему зубы вставить не на что.
Друг-профессионал сказал, что ему пьесу сделать, это всё равно, что два пальца об асфальт. Он эти пьесы может писать и продавать оптом. И ещё он мне комиссионные заплатит. От комиссии я сразу отказался, но предупредил его, что декорации в нашем театре не предусмотрены и героев должно быть четверо — три женских роли и одна мужская. По числу актёрского состава. Друг ответил на это, что ему это два пальца об асфальт.
Поговорили и забыли. Вернее, я забыл. А профессиональный писатель через неделю мне текст готовой четырёхактной пьесы прислал, чтобы я знал, как дело надо делать. Я почитал, не вдохновился, да и то сказать — не специалист я. Мало что в этом смыслю, там же всё скучно: он сказал, она сказала… О чём я честно и сказал своему другу. Он обозвал меня дураком и посоветовал больше читать классику. Я ему ответил, что у меня времени нет читать классику, лучше я её писать буду, но он уже потерял ко мне интерес.
В общем, он без меня предложил эту пьесу нашей театральной студии. Но на меня сослался, и я ему даже разрешил сказать, что пьеса мне лично понравилась. Они взяли два дня тайм-аута для читки.
Через два дня звонят ему и говорят:
— О-о-о! Мы будем ставить это немедленно! С этой пьесой мы поедем на фестиваль (или ещё куда-то, я не запомнил). И мы там займём, конечно, первое место!
Счастливый автор звонит мне и по-дружески начинает поучать, что пишу я неправильно, а нужно так-то и так-то. Я соглашаюсь и восторгаюсь.
Через неделю ему звонят из театра и говорят, что они уже репетируют, но надо бы пьесу немного переделать. Самую малость — одна из актрис рожать вздумала, стало быть героинь должно быть две.
Он говорит, что ему это всё равно, что об асфальт — через два дня пьеса будет переделана. Действительно, через два дня никаких следов третьей героини в пьесе не осталось. Они почитали новый вариант и снова пришли в восторг. Вот теперь, говорят, пьеса заиграла всеми красками, как это мы сразу не догадались, что героинь должно быть только две!
Прошла ещё неделя и новая напасть. У них вышел из длительного запоя хороший артист, ведущий, можно сказать, а одна из оставшихся двух актрис, наоборот, решила завязать с театральной карьерой. Теперь получается, в пьесе должна быть одна прима и двое героев-любовников.
Мой приятель не затужил, переписал пьесу в обычные для него два дня. У него на эти пьесы, как и у меня, тоже времени много нет, он пишет большой роман-эпопею. Они прочитали новый вариант и снова говорят:
— О-о-о! Вот теперь совсем то, что надо! Мы репетируем!
Следующую неделю автор гладил брюки и носки, чтобы ехать на фестиваль. Но тут опять звонок:
— Вы знаете, возраст героев вашей пьесы не совсем правильный…
— Как неправильный?! Ему сильно под шестьдесят, ей тридцать, на этом же построена вся коллизия!
— Да, да, конечно, но у нас тут с актёрами проблема… Ему вообще-то, нашему главному актёру, восемнадцать, а она вообще не соглашается, чтобы ей было больше двадцати. Вы уж перепишите как-то, если можно.
Мой друг-халтурщик, со скрежетом зубовным засел за переделку пьесы. Провозился против своего обыкновения, дней пять. Получилось блестяще, я думаю. Сам-то я всех этих переделок не читал, но они сказали:
— О-о-о!
И я им верю. Это должна была получиться по-настоящему хорошая пьеса. И они её репетировали.
Но наступило лето. И они ему позвонили, и сказали, что репетиции откладываются до осени. И лучше бы за это время пьесу переделать — сделать такой, чтобы там дети участвовали. Ну, хотя бы, два-три ребёнка. Всё-таки, у них детская театральная студия.