«ЛЕТО ТАЕТ»
Жил-был флейтист. Идут дожди, и лето тает, а он всё флейтист. И даже мыслей у него нету, чтобы как-нибудь развиваться в более гармоничную личность, в скотовода, скажем, аквариумиста или, хотя бы, саксофониста. Ему всё кажется, что он флейтист и всё тут. И все уже обязаны плакать.
А чего тут умиляться? Ну, флейтист. Пузатый, с оторванными пуговицами на выцветшей клетчатой когда-то рубашке с жирными пятнами. Он, конечно, любопытно лабает. Но не настолько же, чтобы ему трудовой медяк в поношенный футляр бросать.
В парке городском к нему привыкли. Чуть только похороны или свадьба, обязательно людям Шопена или Семь-сорок подавай. И тут как тут задушевный саксофон. Ой, нет, флейта же. Хотя не важно — без случая о них обоих редко вспоминали. Стоит себе, дует в опустевшем осеннем парке и никого это не колышет. Только жёлтые листья согласно падают к его ногам.
Жители окрестных домов даже гадать перестали — что это: завывание заблудившегося в деревьях дряхлеющего ветра или белая горячка выжившего из ума соседа.
Но он всё равно каждый день приходил в этот парк. Ему казалось, что если он не придет один раз и небо рухнет. Ну, или не небо, но что-то обязательно рухнет. Потому, что его музыка очень нужна людям. Так ему казалось, несмотря на насмешки.
И даже вне парка он всё время что-то напевал.
Дома его тоже не очень-то ценили, и жена постоянно выговаривала, что грядки не политы, а куры не кормлены. Действительно, неуместными казались Шопен и Чайковский с Огинским, когда куры голодные. И флейтист стыдливо прятал свой инструмент, убегая от дальнейших насмешек к речке.
Когда-то он был рукастый и смекалистый не только по флейте. Разбил сад, огород и хлев с курятником. И вначале у него неплохо выпевалось его подсобное хозяйство. Но постепенно всё затухало. Флейтист научился бессмысленно и беспочвенно напиваться. Потому, что он любил музыку, а никто этого не умел понять. В выпившем виде он переставал играть «Прощание с родиной» и лишь горланил бессвязно про двух уголовников, умудрившихся улизнуть из Одесского зиндана. Что тоже хорошая музыка, если бы не ночью и не флейтист пел.
Постепенно он забывал о своём участке и своей семье. Ему казалось, что вот придёт в городской сад истинный любитель музыки и сразу заберёт его в Лондон. Или в Брюссель. В Прагу, наконец. И тогда будет так много денег, что флейтист сможет четыре раза в год по миру путешествовать. С семьёй. Они ведь любят друг друга. Невзирая на выпивку. И зачем тогда весь этот сад-огород. Тем более, что ноги очень болят.
Но меценат из благополучных стран не приходил, и томливое ожидание его вынуждало напиваться чаще.
Утренние страдания всё реже позволяли выйти в сад-огород. До инструмента бы добрести. А ноги болят так, что добрести — подвиг. И пусть там всё чертополохом зарастает. Вот полегчает немного, и флейтист на велосипед вскочит, вспомнит свою подвижную молодость и сбросит с себя всё — усталость, старость и нежелание жить. Он уверен, что велосипед его спасёт — должен спасти, а иначе как же? Надо только сесть на него. Может, и выпивать не захочется. Пусть только полегчает.
В прошлом году флейтистов велосипедик в передрягу попал. На него арбузная лоза напала. И увесила, конечно, железный механизм своими живыми и увесистыми плодами. А в этом году сосед-сапожник вырвал велосипед из высохших рук противника и накачал колёса. Катайся, говорит. Старый флейтист обошёл машину, не узнавая её, протёртую тряпочкой от пыли, и вставил в рот флейту. Так, не вынимая её, он и прошествовал от своего дома до излюбленного места в парке недалеко от эстрады.
Он ещё несколько раз проходил мимо своего велосипеда, каждый раз убеждая себя, что завтра. Какое светлое слово — завтра, словно бетховенская «Ода к радости»! Коммунисты только немного его изгадили своей газетёнкой. Но флейтист был такой внутренне задумчивый, что и забыл или так и не узнал, кого винить в своей нескладной судьбе. А узнать бы надо бы, чтобы не сойти с ума. Конечно, самого себя винить, в первую очередь. Ну, а кого винить, что сам такой получился? Но нет, ни евреи, ни незаконные мигранты ему в ум не приходили. Да и какой там ум у него, одни лишь любимые ноты.
Он знал, что завтра не польёт огорода и в этом году не подрежет деревьев на своём участке. Пусть сами растут, как хотят. «Кошка бросила котят, пусть… чего-то… как хотят». Это он уже знал. Но что-то ещё цеплялось, когтилось и держало его. Может быть, инстинкт самосохранения, а может быть песня. Почему-то про Белоруссию, где он никогда не бывал, музыка Пахмутовой, слова Добронравова.