про агрономов

 

 

Я садовник, конечно, известный. Писал об
этом уже не однажды. Особенно широко известен в узких кругах западного лимассолья,
тамошние даже на экскурсии ко мне частенько ходят. А я всё сажаю, всё сажаю.
Сажаю всё, что под руку подвернётся. Что не подворачивается, специально ищу.

 

И вот однажды мне мой здешний близкий
друг Слава говорит:

 

— Слушай, я тут такого садовника нашёл!
Потрясающих знаний человек. Его, оказывается, весь Кипр знает и уважительно
зовёт Мичуриным. Тебе он просто, как воздух нужен!

 

У Славы, конечно, участок есть, по
периметру засаженный стеной затмевающих свет дневной каких-то ёлок. На самом
участке бассейн, пригодный для пестования олимпийских резервов. Всё остальное
газон, если не считать 5-6 деревьев, примитивных, неинтересных: апельсин,
мандарин, гранат, лимон, банан… Зачем ему садовник? Оказывается, нет, очень
нужен — и забор с газоном обстригать и вообще. Они договорились, что Мичурин
будет приходить к нему по средам и получать за это 180 евро в месяц.

 

На этом месте рассказа я заметно
поскучнел, но Слава поспешил меня уверить, что, зная меня, он уверен, что мне
удастся договориться с Мичуриным вдвое дешевле. Я что-то промычал в ответ, не
давая понять сразу, что и эта сумма для меня неприемлема.

 

Но Мичурину всё же позвонил. Он приехал
и уже сразу с секатором. Сад ему понравился, а мой уход за садом нет. Мы ходили
от дерева к дереву, и он, ловко орудуя секатором, доходчиво демонстрировал мне
мою тупость и убогость и никчемность.

 

Наконец словоохотливый агроном перешёл к
приземлённой теме денег. Он сказал, что работы у меня вчетверо больше, чем у
Славы, но он, как татарин татарину готов предложить мне свои услуги за лишь
вдвое больше, чем платит Слава, то есть за смешные 360 евро в месяц. Вслух я
оценил его благородство и приверженность к родовым корням, но про себя подумал
другое. Почему-то в моём воспалённом мозгу промелькнула мыслишка, что этот
Мичурин будет ухаживать за моим садом бесплатно. Но при торге такую цену
озвучивать было неприлично, и я предложил, как татарин татарину, шестьдесят
евро в месяц. Мичурина эта сумма почему-то не обидела, но он оговорил, что
тогда он будет приходить не в назначенноё время, а когда ему вздумается. Меня
это тоже устраивало, и мы ударили по рукам.

 

Месяца через два Слава мой повинился,
что напрасно он, наверное, меня познакомил с Мичуриным. Тот оказался очень
необязательным человеком, несмотря на энциклопедические знания в области
растений и во всех других областях тоже. Он, оказывается, редкую среду
приходит, как договаривались и то, не к 9 часам, а к 10 в лучшем случае. Всё
время переносит свой визит на другой день. И всё время у него какие-то
уважительные причины и не просто, а какие-то вон выходящие. То его змея за яйцо
укусит, а то тарантул в ухо заползёт.

 

Я Мичурина потом спрашивал приватно, ну
надо ли так упражнять ум, ты что, не мог сказать, что у тебя ангина? А он
клянётся, что всё так и было, и пытается показать мне укушенное место, от чего
я резко отказываюсь, заверяя его, что и так верю. Мне это неинтересно, потому, что
неважно, в какой день и час Мичурин придёт заняться моим садом. И придёт ли
вообще.

 

У меня же с Мичуриным отношения
развивались стремительно, но в другом направлении, не как у Славика. Мы
подружились. За первый месяц его работы я успел отдать шестьдесят евро, о чём
до сих пор жалею, но больше я ему не платил. Предчувствие меня не обмануло.

 

Оказывается, Мичурин был стойким
приверженцем религии Бахуса и мы частенько стали сиживать у него или у меня с
баночкой пивка или винца, чтобы не сказать вискаря, и обсуждать замечательные
свойства того или иного растения. Тема эта настолько нам обоим доставляла
удовольствие, что мы забывали даже свои саженцы поливать.

 

Некоторое время он ещё вспоминал, что я
ему деньги должен платить, тем более, что уставший от замечательных рассказов о
приключениях своего садовника Слава
вынужден был с ним расстаться. Но я делал вид, что не слышу и Мичурин тоже махнул
рукой на эту сторону наших взаимоотношений. Тем более, что у меня случился
очередной денежный коллапс и я вынужден был взять взаймы у своего садовника
1000 евро без оговорённого срока отдачи.

 

Особенно мы любили с ним ездить по
всяким рассадникам, как я называю магазины, где продают саженцы, семена и
рассаду. Бродя по этим гектарам всякой причудливой зелени, мы получали истинное
удовольствие, обсуждая тот или иной вид, запивая пивом. Приземистый и почти
слепой Мичурин чуть не на коленях ползал вокруг понравившегося ему экземпляра.
Иногда ему что-то нравилось настолько, что он начинал меня уговаривать купить
это для моего сада. На что я обычно сухо говорил, что у меня нет денег, и как
правило, не врал. Тогда Мичурин покупал это на свои деньги, не забывая
упомянуть, что деньги я ему потом должен буду вернуть. С этим я никогда не
спорил, конечно верну, но потом.

 

Потом он стал приносить мне из дому
всякие химикаты и инструменты. Какие-то инструменты выходили из строя, а
химикаты заканчивались и тогда Мичурин обращался ко мне, что мол, надо бы
прикупить то-то и то-то. Я вообще человек покладистый и никогда ему не возражал
— ну, надо, так купи, конечно. Он, бормоча, что деньги я ему потом отдам, бежал
в магазин.

 

При этом надо заметить, что сам Мичурин
плодов нашего сада не ест. У него аллергия почти на всё, кроме водки и вина.

 

А однажды Мичурин меня познакомил со
своим коллегой, садовником Резо. Резо оказался хоть и тоже пьющим, но очень
рукастым и работящим. Нет, Мичурин тоже, конечно, рукастый и работать умеет. Но
с годами это у него получается всё медленней и медленней. Тем более, что одна
рука постоянно занята баночкой или коробочкой пива или вина.

 

Длинный, как каланча и высохший, как
осенний лист, Резо заканчивает шестой десяток на этой прекрасной своими фруктовыми
садами земле. Он даже меня постарше на несколько лет. Я почему-то с первого
взгляда влюбился в этого человека. А он, когда узнал, что я книжки пишу, стал
вдруг называть меня на «вы». Я возмущался, грозил, что тогда тоже перейду на «вы»,
а он виновато улыбался и обещал, что больше не будет. Но обещаний своих не
сдерживал. А когда я ему подарил свою книгу о его земляке Булате, он вообще
потерял всякую адекватность. На следующий же день приехал и обрезал весь
виноградник, как раз пора уже было. Это большая работа, я думал посвятить этому
пару недель, но Резо очень быстро работает. За три часа он усыпал весь двор
отрезанными ветками, собрал их в кучу, упаковал и погрузил в свой грузовик. Я
очень настойчиво предлагал ему деньги, не помню ещё, чтобы я когда-нибудь был настолько
настойчив, если, конечно, не с женщиной. Но Резо оказался крепче, крепче самой
девственной девственницы из монастыря. От денег он категорически отказался. Я
ему отъезжающему кричал вслед, чтобы он больше никогда в моём саду не
появлялся. Но он подло всякую весну и осень выбирает время, когда никого нет
дома, приезжает и обрезает виноградник.

 

… А когда-то мы шли с ним от Курского
вокзала — он в институт землеустройства, а я в МИХМ. Эти институты по соседству
были. Но шли мы не вместе — он чуть впереди или чуть позади. Мы не знали друг
друга. И этого мне очень жаль теперь.

 

Мы стали сиживать тёплыми зимними
вечерами в моём или мичуринском дворе втроём. Резо рассказывал, что скоро он
уедет в свою родную Кахетию, он уже несколько контейнеров туда отправил с
сельскохозяйственным оборудованием. Мичурин объяснял, как ему лучше обустроить
его кахетинские гектары. Я плакал от любви и жалости к ним. Не вслух, про себя.

 

Резо постепенно осмелел и стал тоже
какую-то деятельность в моём саду творить, кроме виноградника. Я всё меньше и
меньше участвовал в их дискуссиях по поводу будущности моего совхоза. Иногда
они спорили, не договорившись, куда и что надо посадить. Я кивал и соглашался с
обоими.

 

А вчера скандал случился. Резо давно
грозился купить мне тонну компоста, чтобы разбросать под деревьями — земля тут
у меня очень бедная. Если можно назвать землёй камни. Я ему всякий раз говорил,
что позже, мол, сейчас у меня денег нету, а стоит это немало — 80 евро и ещё за
доставку я Резо должен буду заплатить. На что Резо отвечал, что ему в магазине
этот пакет бесплатно дают, как постоянному клиенту, а доставки никакой и не
будет, потому, что он всё равно мимо едет. Я ему отвечал, что на близких подступах
к моему дому изрешечу его грузовик из берданки, если увижу, что он землю везёт.
Он утихал.

 

А вчера таки еду я за конским навозом на
соседское ранчо, а навстречу гляжу — грузовичок резошный пылит. Поравнялись,
остановились. Я, говорит Резо, к вам еду, что-то я у вас забыл. Грузовичок у
него закрытый, я не вижу, что внутри. Ладно, говорю, езжай, я сейчас навозу
багажник загружу и тоже буду, минут через десять. Возвращаюсь, а Резо уже разгрузил
тонну компоста и в ожидании меня карманным секатором деревья подрезает. Ладно,
говорю, я тебе за эту землю всё равно деньги отдам. Он говорит, конечно,
отдадите, но в Кахетии, когда вы ко мне в гости приедете. Пока мы с ним
спорили, Мичурин появляется. Компост одобрил и сразу к деревьям. Вдруг, слышим
крик, мат на весь посёлок. Оказывается, Резо неправильно персик обстриг, на
который Мичурин четыре разных сорта привил. Выскакивает Мичурин из сада, весь
красный, вино из коробки по дороге расплёскивается и чуть не с кулаками на
Резо:

 

— Я твой виноградник трогаю! Не трогаю!
Так какого же… ты к моему персику подошёл?

 

— Я всё правильно сделал, — отвечает
Резо, — А то было бы сто персиков, но мелких.

 

— А теперь будет пять, но крупных? — ярится
Мичурин. — А ты понимаешь, что мне нужно было посмотреть, как ведёт себя каждая
привитая ветка?

 

Я понимаю, что лишний здесь и бочком,
бочком в дом убираюсь. Чтобы не участвовать в скандале. Ведь я их обоих люблю,
и мне трудно будет выбрать чью-то сторону.

 

 

---

Вчера выступил в женском клубе. Не в смысле, что подрался со швейцаром — в хорошем смысле выступил. Как писатель, моп твою ять! Новую книжку представлял, которая, может быть выйдет через месяц, если мой художник проспится.
Утонул в миазмах любви и обожания. Даже сам поверил, что это великое счастье, что такой писатель у нас на Кипре живёт.
Нет, не зря я всегда к женщинам с нежностью. Добрые они. И понимающие. Понимающие настоящую большую литературу.
… Пойду-ка я ещё пару рассказиков напишу, пока хорошее отношение к себе у меня не выветрилось.

---

ЖИДОВКА

Сидим у меня во дворе с Мичуриным и Резо. Резо только что обрезал весь виноградник, а Мичурин поставил мандариновое варенье из падалицы, я тоже руководил ими, чтобы не забыли чего.
Вдруг у калитки шевеленье какое-то. Дескать, тук-тук-тук. Это нас насторожило — обычно посетители возле моей калитки не задерживаются, а сразу идут сквозь забор куда им надо.
Ну, мы кричим туда, в сторону калитки, дескать, велкам! Смотрю, приближается некая мадмуазелющая мадам европеоидного типа и молвит, что ихняя девочка у нас в гостях и что они вернуть её просют. Я глядючи на это постсовестское великолепие, засомневался, но с другой стороны, какая-то африканского вида девочка буквально с часок назад здоровалась со мной, заходя к нам дом. Я даже маму той девочки как-то раз видел, украинская такая мама, на дочку непохожая. А эта, что сейчас пришла, видимо, гувернантка ихняя или кузина на огонёк зашедши. Да ну бог с нею, у нас своих дел невпроворот. Резо хочет вырубить у меня весь гибискус к собачьим чертям, а Мичурин говорит, что прежде много есть чего другого вырубать.
Тут выходят из моего дома африканская девочка и украинская кузина или не знаю кто, и душевно прощаются с нами. Спасибо, мол, девочку нашу не обидели. Я раскланиваюсь тоже, не приподнимаясь со стула, что со стороны, конечно, выглядит, как рвотные спазмы. Но я от души!
И вот, в этом апогее всеобщей любви кузина так расчувствовалась, что решила ещё интимней сделать наше соседство. И уже даже чуть ли не родство. Она говорит весело и по-родственному:
— А собачка-то ваша, жидовка, всякий день к нам во двор заскакивает!
На этих словах Резо поперхнулся, а Мичурин потянулся за секатором. Я же задохнулся от возмущения и не нашёл чего ответить ей на прощание.
Что эта тётенька вкладывала в это слово? Может, моя собачка попрошайничала у них? Никогда не поверю! Нам достался исключительной редкости экземпляр, который принимает пищу, только если хозяин при этом на коленях ползает, умоляя съесть хоть кусочек и обещает руки на себя наложить в противном случае. Анорексичка какая-то попалась, но весёлая и не подозревающая, что она жидовка.
Я ещё перебирал варианты жидовкости моей собачки. Ну да, доносились до меня жалобы от некоторых соседей, что моя собачка у них накакала. Даже не столько жалобы, а так, слабая скорбь. Дело в том, что я и моя анорексирующая, но при этом какающая собачка, почему-то соседям симпатичны. Почему-то они нас любят. Не подозревая, что моя собачка не только анорексичка, но ещё и жидовка. Равно как не догадываются, что хозяин собачки не только алкоголик, но ещё и писатель.
Да, всё не просто в этой жизни, всё двойственно. Или тройственно.
И только слово жидовка однозначно.
А анорексичка сидит у моих ног, смотрит в мои мутные своими чистыми и спрашивает:
— Ну? Чего не так? Чего ты в монитор всё смотришь, а не на меня?
И хвостом виляет, как жидовка. И я ей отвечаю:
— Потому, что ты жидовка! Как я на тебя могу после этого смотреть?!
Она не выдержала напряжения трудного диалога и вспрыгнула мне на колени. И даже лизаться не стала, просто прижалась и успокоилась. И такая тёплая, тварь! Прижалась и глаза закрыла от удовольствия, не догадываясь, что я ведь её как жидовку могу и молоточком по лбу!

---

Сидим с Мичуриным за утренним пивком. Прохладная жидкость оргазмирует пересохшее до состояния камня с вкраплениями крыл птеродактиля горло. И даже говорить не можется. Изредка только перекидываемся ленивыми словами постепенно оживающих после долгой зимней спячки давно вымерших животных:
— Лучок у тебя неплохо взошёл вчерашний.
— Да, а ту кавафу, что у тебя в Турции, надо бы перепривить.
— Гибискусы опрыскать собираюсь.
— Мандора хорошо прижилась.
— Мушмула у забора цветом пошла. А ведь не ожидали мы с тобой, когда я её два года назад косточкой посадил.
— Если фрукты будут некрупные, всё равно перепривьём.
Тут подходит откуда-то Боря болгарин, сосед Мичурина. Несмело как-то подходит и лаптоп подмышкой держит. Он весь такой лучистый, доброжелательный и готовый поработать за пять евро в час. Неважно что: уборка двора, прополка огорода или полив цветов. А зачем он мне нужен, если любой бангладешец за пять евро десять болгарских часов отработает и ещё сдача на пиво останется.
Боря постоял немного, посмотрел на наше пиво, а потом меня в сторонку отзывает и раскрывает свой лаптоп. А там шея женщины какой-то. Увитая огромным многорядьем жемчугов. Я говорю Боре, что жены мне вполне хватает, и даже не хватало бы, я сам привык решать этот вопрос. А он, оказывается, это многорядье продаёт.
— Боря, — говорю я, — у кого из нас белая горячка? Я разве когда-нибудь говорил тебе, что интересуюсь жемчугами?
А он на меня руками машет:
— Дурак, я же тебе хороший бизнес предлагаю! Хозяин в Болгарии владеет этим. Сейчас у него проблемы и он отдаст это очень дёшево! Цена ожерелью пять миллионов евро. А он готов уступить за полтора! И ещё мне десять процентов оттуда! Я хочу их поделить с тобой. Я знаю, что у тебя много богатых друзей!
Я сглотнул набежавшую слюну и сказал:
— Боря, а можно я уже сейчас поделю наши барыши? Возвращайся к столу и возьми банку пива из пакета на полу. И больше никогда мне ничего подобного не предлагай, а то я эту банку у тебя через суд обратно отыграю, и все судебные издержки как раз покроет твоё замечательное ожерелье, евросоюзец ты хренов!
Он сначала решил обидеться, заморгал-заморгал своими пятидесятилетними моргалками, но банка пива всё же перевесила.
Я вернулся к столу и пиву, Боря трусил следом. Мичурину я сказал:
— Кумкват думаю на лимон, тот, что в поле, привить. Только надо такой, как у Кати растёт.
Мичурин обстоятельно затушил сигаретный бычок и молвил раздумчиво:
— Пожалуй… Но там мне одна ветка понравилась, я на неё мандору привью.

---

ПУШКИНИСТЫ И АЛЬМАНАХ «ГОЛОС НАДЕЖДЫ»

Я сейчас ещё один отрывок из будущего тома нашего альманаха хочу представить интересующимся. Но прежде хотелось о друзьях моих близких поговорить.

Дело в том, что мои близкие друзья все такие душевные и отзывчивые люди, что я никогда не устаю об этом с гордостью говорить. Стоит кого-то из них попросить о чём-то, можно не сомневаться, всё будет в порядке. Он сделает всё, чтобы просаботировать просьбу: заболеет, уйдёт во внеплановый запой или у него случится аврал на работе.
И если бы я сейчас деньги на очередной том альманаха собирал только по близким друзьям, будьте покойны, я бы и на рукописную листовку не собрал бы.
Давеча звоню в Москву по скайпу самому давнему, самому любимому и говорю нежно:
— Что же ты, собака, даже перепостить у себя моё воззвание о помощи не хочешь? У тебя что, ручонки твои коротенькие отсохнут?
А он мне знаете, что заявляет, гордо вскинув голову? Что тема моего альманаха и сонм его высокоинтеллектуальных читателей никак не пересекаются. Намекает, дескать, не лезьте вы, гитаристы, не в свои сани, знайте своё место:
— Ты же знаешь, родной, — снисходительно пытается он до меня донести, похлопывая монитор по плечу, — у меня в читателях сплошь всё почитатели Пушкина, и ни одного почитателя Окуджавы!
Тут он мерзко захихикал.
Я ему возражаю, что в нащей компании пушкинист Г. Красухин, и ничего, ему не западло обоих поэтов любить.
А он мне, надменно выпятив губу выпускника Литинститута:
— Красухин, конечно, пушкинист уважаемый, но это как раз исключение, подтверждающее правило.
Я чуть не задохнулся от возмущения и только дороговизна монитора не позволила мне тут же дать ему по морде! Поэтому на эти слова я только кротко возразил, что вот маниакальнейший из пушкинистов Натан Эйдельман тоже очень любил Булата.
А этот выпускник идиотского изобретения Горького и тут не растерялся:
— Это не в счёт. Они же были собутыльниками, это не в счёт.
Задумался я. Действительно, вот П. В. Анненков и П. И. Бартенев не были одновременно поклонниками Булата. Они, правда и не могли, потому, что жили за сто лет до него. Все же те пушкинисты, что были современниками Окуджава, были к нему необъективны, потому, что приятельствовали с ним.
Вот, например, Ю.М.Лотман писал:
«…на мой взгляд, лучше всех Пушкина понял не исследователь, а поэт — Булат Окуджава. В его стихотворении «Александру Сергеевичу хорошо, ему прекрасно…» больше понимания личности Пушкина, чем во многих академических трудах, и я полностью разделяю пафос его последних строк:
Ему было за что умирать
У Черной речки…».
Не иначе, как Юрий с Булатом соседями по гаражу были, или лежали в одной больничной палате. А то чего бы такому уважаемому пушкинисту так об Окуджава писать?
Я знаю ещё много известных пушкинистов, которым не стыдно было признаваться в любви и к Булату Окуджава. Но все они не годились — они могли выпивать с Булатом. А после слов: «Ты меня уважаешь?» кто же будет о собутыльнике гадости говорить?
Тогда я вспомнил об одном пушкинисте и великом писателе одновременно, с которым Окуджава никогда не пил. И даже знакомы они не были. Звали этого писателя Владимир Набоков. И он, не стыдясь, называл Булата Окуджава гением.

А теперь, наконец, обещанный отрывок из скоро выходящего 10-го тома альманаха «Голос надежды»:

В разговорах с журналистами Окуджава неизменно называл Набокова своим учителем в прозе.
В конце жизни его спросили: «А вы знали, что Набоков процитировал вас в “Аде”?»
Окуджава ответил:
— Мне ещё в семидесятых годах прислали книгу, и я знал об этом. Там цитируется «Сентиментальный марш». Я, конечно, очень обрадовался, но написать ему не решился.
Сам роман на английском был опубликован в 1969 году, но создавался в течение десяти лет — с 1959-го.
Однако до выхода в России биографии Набокова, написанной Брайаном Бойдом, мало кто в России знал, что содержащиеся в нём строки Окуджавы были не просто процитированы — стихотворение было переведено Набоковым полностью. Судя по приведённому нами ответу, не знал об этом и сам Булат Шалвович. Между тем эта англоязычная версия ещё в 2008-м вошла в собрание переводов старшего поэта. Кроме неё самой и транслитерации исходного текста (см. их в иллюстрациях), книга содержит черновик личного письма Набокова к предполагаемому издателю и заметки писателя к этому переводу. Оба текста относятся к 1966 году, а сам перевод датирован ещё точнее: 2 февраля 1966-го.
Не лишним будет также ещё раз подчеркнуть, что это было первое поэтическое «произведение советского автора, переведенное Набоковым из уважения, а не из презрения». Из русских поэтов советского периода чести быть переведёнными Нобелевским лауреатом были удостоены лишь Блок, Ходасевич и Мандельштам. Окуджава оказался в этом списке четвёртым и последним.
По просьбе редакции для настоящего выпуска альманаха были сделаны переводы двух упомянутых документов, которые мы и предлагаем нашим читателям. Для наглядности здесь же представлен и буквальный обратный перевод стихотворения на русский язык.

И совсем напоследок кошельки для тех, кто, может быть, не учился в Литературном институте и по недомыслию любит Булата Шалвовича. Помогите, чем можете выпустить новый том альманаха. Это будет последний, обещаю.

КОШЕЛЬКИ:
1. Яндекс-кошелёк.
410011583164880
Его можно пополнить десятками способов из любой страны. money.yandex.ru/prepaid/?from=bal.

2. Карта банка «Связной».
2989369870319
Пополняется в любом салоне связи «Связной». svyaznoybank.ru/home/retail/cards/replenishcard....

3. Сбербанк.
Номер карты 676196000220836572
Пополнение – в любом отделении Сбербанка.

---

АЛЬМАНАХ «ГОЛОС НАДЕЖДЫ» ЮБИЛЕЙНЫЙ ВЫПУСК

Для начала традиционно слёзно умоляю перепостить это всех, кому хоть один из нас (Булата Окуджава или меня) не противен!!!
Теперь несколько обновлённый на сегодня список жертвователей

Красухин Г.Г.
Весёлый С. С.
Торбенкова Н.В.
Демидова М. В.
Руденко Е. П.
Каганович В. И.
Прокофьев Д. В.
Демиденко К. А.

И ещё один анонимный жертвователь и один частично анонимный. Я прошу уважаемого Руслана Владимировича сообщить мне шёпотом свою фамилию. До нас, кроме денег, дошла только первая буква Вашей фамилии.

ЕЩЁ НЕ ПОЗДНО ПРИСОЕДИНИТЬСЯ К НАШЕЙ СЛАВНОЙ КОМПАНИИ!!!

КОШЕЛЬКИ:

1. Яндекс-кошелёк.
410011583164880
Его можно пополнить десятками способов из любой страны. money.yandex.ru/prepaid/?from=bal.

2. Карта банка «Связной».
2989369870319
Пополняется в любом салоне связи «Связной». svyaznoybank.ru/home/retail/cards/replenishcard....

3. Сбербанк.
Номер карты 676196000220836572
Пополнение – в любом отделении Сбербанка.

---

ПРОТИВНЫЙ ДРУГ ПИСАТЕЛЯ

Я уже хвастался, что новую книжку затеял — набралось всякой ереси. Надо бы скинуть это всё с себя, как промокший рюкзак.
И тут, как обычно, начинается самое трудное. Надо ведь в каком-то порядке расставить всё в книжке. А ещё и название придумать. А трудно это потому, что от лямок рюкзака я уже освободился и жду, пока он совсем упадёт под ноги, чтобы точным ударом ноги послать его в пропасть и шагать дальше по излюбленному бездорожью.
Пришлось обратиться за помощью к другу. Думаю, друг поможет, кто же ещё, если не друг. «Друг мой третье моё плечо».
А есть у меня один рассказик, который навёл меня на такое рабочее название:
«Тяжёлый труд писателя»
И вот я говорю другу, мол, друг, что скажешь, годится?
И что же? Этот с позволения сказать, друг, отреагировал незамедлительно и тут де предложил не только название, но и краткую аннотацию для будущей книги:
"Тяжёлый труП писателя"
"Сборник рассказов о безуспешных попытках Писателя сесть на диету, приведших его в конце концов к летательному исходу».
Я ему отвечаю, что спасибо большое, ты мне очень помог. Тоже мне, третье плечо. Скорее пятое колесо.
Дальше, говорю, можешь себя не утруждать, а займись-ка ты, вместо того, чтобы умничать, оформлением визы в Дубай.
Дело в том, что я тут недавно посовещался сам с собой и решил, что друг мой должен себе в Дубае какую-никакую квартирку купить. А он ни в какую — упрямый прямо как не знаю кто!
И вот сейчас, услышав слово Дубай, мой друг сразу же опять взъерепенился:
"Тяжёлый прут Писателя"
И аннотация соответствующая:
"Сборник рассказов о писателе-самодуре, подвергавшем своих друзей и близких ежедневным телесным наказаниям за нежелание оформлять дубайскую визу".
Тогда я ему отвечаю, что он всё-таки действительно помог мне с названием. Назову-ка я пожалуй свою книжку:
«Неблагодарный труд писателя».
Друг тут же парирует, дескать, лучше:
"Неблагодарный труд риэлтора".
Согласен, это тоже не лишено смысла. А третье плечо уже не остановить:
"Неблагодарный Брут Писателя".
И аннотация ту же:
"Сборник рассказов о том, как ближайший друг Писателя показал ему своё истинное лицо и отказался оформлять дубайскую визу, воткнув таким образом Писателю нож в самую спину".
Потом ещё были «Неблагодарные трут Писателя», «Тяжёлый блуд Писателя», «Ненужный трёп Писателя», «Тяжёлый круп Писателя» и так далее. Из которых более других мне понравилось:
"Тяжёлый зуд Писателя". Сборник научно-популярных эссе о причинах, заставляющих графоманов писать на бумаге карандашом".
А после последнего:
"Тяжёлый уд Писателя". Ограничение по возрасту: до 21 года".
я обсуждение вынужден был закрыть.

---

Друзья мои! Сейчас получил анонимный денежный перевод. Умоляю вас -- не надо скромничать. Я хочу быть прозрачным, как стекло. И неприметным, как льняное полотно. А так вы меня лишаете не только счастья не только упомянуть вас в книге, но и отправить вам вышедший том!

---

Итак, после некоторого перерыва, я снова здесь. И опять собираюсь завести свою зубосверлящую волынку насчёт юбилейного тома альманаха «Голос надежды. Новое о Булате». Но сначала о приятном — о денежных поступлениях. О денежных поступления всегда говорить приятно. Но ещё приятней мне назвать имена тех прекрасных людей, которые в этом поучаствовали:

Красухин Г.Г.
Весёлый С. С.
Торбенкова Н.В.
Демидова М. В.
Руденко Е. П.
Каганович В. И.
Прокофьев Д. В.

Мой низкий поклон!
Семь человек — это, конечно, много. Не оскудела ещё земля русская добрыми людьми! Но… хотелось бы больше. И я уверен, что их больше, просто не все заглядывают в мой дневничок. Поэтому ещё раз прошу всех, кому данная тема не безразлична, делиться этой информацией, где только можно.
Конечно, как многие друзья мне замечают, всё я делаю неправильно. Не умею я рассказать «об истории альманаха, о ценности его исторической, литературной, мемориальной». Я вообще ни о чём нормально рассказать не умею. Да и не уверен, если честно, в вышеперечисленных ценностях нашего десятилетнего труда. Как из сегодня можно узнать, что завтра будет ценно, а что напрочь забыто?
Поэтому я откровенно скажу: то, чем мы занимаемся, нам интересно сегодня, без оглядки на другие времена. И уверен, не нам одним интересно. Это подтверждает хотя бы список жертвователей.
В общем, это всё, что я хотел сказать сегодня, взывая к вашей помощи. Напоследок лишь ещё один отрывок из будущей книги. Это из воспоминаний композитора Александра Журбина:

…Ну, а дальше было обычное советское безобразие. Фильм Мотыля подвергли всяческим сокращениям и переделкам, исказили смысл, выхолостили суть. Картина получила третью категорию, — и это означало всего несколько копий и показ исключительно по сельским клубам.
...Песню нашу выкинули из фильма. Но сначала заставили переделать несколько строк. А потом всё равно выкинули. Кто-то решил, что она призывает к алкоголизму. Ведь это были первые годы Горбачёва, и был взят курс на борьбу с пьянством. Конечно, ничего из этой борьбы не вышло, но песню вырезали.
Однако я помню, что Окуджава на премьере фильма в Доме кино сам написал для меня от руки этот текст. И назло всем — так и сказал: «назло!» — вернул все старые строчки. Так этот автограф и висит в моём кабинете до сих пор:
С каждым часом мы стареем
от беды и от любви.
Хочешь жить — живи скорее,
а не хочешь — не живи.
Наша жизнь — ромашка в поле,
пока ветер не сорвёт...
Дай Бог воли, дай Бог воли,
остальное заживёт.
Припев:
Николай нальёт, Николай нальёт,
Николай нальёт, а Михаил пригубит.
А Федот не пьёт, а Федот не пьёт,
а Федот — он сам себя погубит.
Кто там робкий, кто там пылкий,
всё равно — судьба одна.
Не клянись, дурак, бутылкой,
просто пей её до дна!
Не для праздного веселья
нас Фортуна призвала...
Дай Бог лёгкого похмелья
после долгого стола!
Припев:
Бог простит, беда научит,
да и с жизнью разлучит.
Кто что стоит, то получит,
а не стоит — пусть молчит.
Наша жизнь — ромашка в поле,
пока ветер не сорвёт...
Дай Бог воли, дай Бог воли,
остальное заживёт.
Припев.
Кстати, приведу по памяти, как звучали переделанные Булатом по просьбе Госкино строчки в начале второго куплета:
Кто там пылкий, кто там робкий —
раскошелимся сполна.
Не жалей, что век короткий,
а жалей, что жизнь одна.
Тоже хорошо, ничего не могу сказать. Но смысл немного изменился. И слово бутылка было убрано. Но это не спасло ни песню, ни фильм.

Ну, а теперь кошельки, если это кому-то интересно:

1. Яндекс-кошелёк.

410011583164880

Его можно пополнить десятками способов из любой страны. money.yandex.ru/prepaid/?from=bal.

2. Карта банка «Связной».

2989369870319

Пополняется в любом салоне связи «Связной». svyaznoybank.ru/home/retail/cards/replenishcard....

3. Сбербанк.

Номер карты 676196000220836572

Пополнение – в любом отделении Сбербанка.

---

"лето тает"

Таки да, снова пришло времечко. Пришло времечко протянуть свою мозолистую дрожащую и загребущую ручонку за вашими трудовыми и совсем нелишними накоплениями. Вот такое я хамло.
На этот раз денег просить буду для выпуска 10-го, юбилейного и, наверное, последнего выпуска альманаха «Голос надежды. Новое о Булате ОкуджавЕ». Сам оплачивать больше не могу — октябрь заканчивается, а я детям за школу за май вот только-только оплатил.
В прошлый раз я не только к своим друзьям в ЖЖ и ФБ обратился. Сдуру в какие-то сообщества в ЖЖ полез. Думал, соберу денег побольше. Надеялся оправдать выпуск. Эффект был неплохой — ни одной копейки со стороны, но море оскорблений и обвинений в мошеничестве.
В тот раз было четыре крупных поступления денег, очень крупных. Чувствую, что сейчас меня опять по фейсищу больно хлопнут, высчитывая, где я виллу купил на эти поступления. Поэтому лучше я обнародую этот список добрых людей:
А. Самохвалова — 100000 рублей
Р. Гараев — 20000
Г. Красухин — 10000
Е. Руденко — 10000
Поди плохо! Нет, неплохо, наверное, было бы, если бы эти четверо не были бы моими родственниками или близкими друзьями. Остальные поступления, не от родных составили вместе 20000. И я этим людям глубоко признателен. Глубже даже, чем той, что 100000 дала. Потому, что та то моя сестра и у неё всё равно не было выбора. А если был, то очень плохой.
А эти, что по тысяче, по две двадцать тысяч набрали, они все из Дайри были. Видимо, в том сообществе самые душевные люди живут.
Я это к чему, собственно всё? К тому, что стыда я тогда натерпелся, престарелый отец пятерых детей. Многие поняли, что это я детишкам на молочишко потрачу, а не на книгу. Правильно поняли, потому, что на эту книгу я уже из детского молока забирал.
И вообще, почему я должен всё время оправдываться? Если я говорю, что каждый том альманаха мне обходится не менее, чем в полмиллиона рублей, стало быть, так оно и есть. Хотите посчитаем вместе? С удовольствием!
Зарплата главного редактора и составителя альманаха (Андрей Евгеньевич Крылов, человек известный, в отказку не пойдёт) в хорошие времена составляла 240000 рублей в год. Иногда, если мне удавалось хорошо заработать, она доходила до 300000 рублей. Сейчас она составляет 180000 рублей в год, хотя он и эту уже давно не получает.
Теперь зарплата единственного!!! сотрудника нашего уважаемого издательства «Булат». Её зовут Айше. Понятно, что с таким именем ей вовсе зарплату не стоит платить, но она старенькая и больненькая и вообще, старая моя подружка. Она занимается распространением наших книг, то есть рассылает их по почте уважаемым людям бесплатно, но с нашей почтовой пересылкой. Когда я говорю, что может хоть почтовую пересылку пусть одариваемые оплатят, она меня ставит на место. Говорит, что у нас в Чирчике не принято было так мелочиться. Я сразу краснею и растворяюсь в пачках книг. Действительно, чего мелочиться, если не за границу. Правда и оттуда мы ни разу ни одной копейки почтовой компенсации не получили.
Нет, Айше, конечно и в пять-шесть магазинов в Москве наши книги возит, куда хватает её псевдо ног. Те, прежде чем разориться, успевают ей по паре тысяч рублей за проданный товар отдать.
Так вот, зарплата Айше 15000 в месяц, что в год получается 180000.
Итак, суммируем: 180000 составителя и столько же единственному сотруднику издательства Айше. И около 200000 за типографию. Остаётся лишь добавить смешные суммы за редактуру и вёрстку — ну пусть 60000 будет. Ерунда получается — 620000 рублей. Не долларов, а каких-то рублей несерьёзных. И когда я начинал этот альманах, мне это было не в тягость. К пятому выпуску мне стало тяжеловато, но на молочишко детишкам ещё хватало.
Потом перестало и на молочишко хватать. И к выпуску девятого номера альманаха я уже воззвал. Даже возопил. Тут же получил заслуженно по хитрой лисьей морде и впредь зарёкся.
Ещё раз сакцентируюсь — на предыдущие восемь томов я потратил около четырех миллионов русских денег. Своих денег. Не украденных, заработанных. Больше не могу.
Никуда я больше свои воззвания-вопли не размещу. Только в ЖЖ и автоматом в ФБ. И ещё в Дайри, это моя родина.
А там уж, уповаю на вас, мои немногочисленные, но хорошие друзья.
ПЕРЕПОСТИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА!
И ещё. Если кто вдруг найдется добрый, убедительная просьба, сообщайте свои координаты. Я должен буду вам книгу выслать, где ваше имя будет упомянуто в качестве помошника. Или всю линейку книг издательства тем, кто раскошелится, как вышеупомянутые. И с автографами авторов, если кому-то они интересны (автографы, конечно, авторы давно уже никому не интересны. Опять глупость сморозил — наши авторы НИКОГДА никому не интересны, и с этим нам придётся жить дальше).

1. Яндекс-кошелёк.

410011583164880

Его можно пополнить десятками способов из любой страны. money.yandex.ru/prepaid/?from=bal.

2. Карта банка «Связной».

2989369870319

Пополняется в любом салоне связи «Связной». svyaznoybank.ru/home/retail/cards/replenishcard....

3. Сбербанк.

Номер карты 676196000220836572

Пополнение – в любом отделении Сбербанка.

---

ЛЕТО ТАЕТ

«ЛЕТО ТАЕТ»

Жил-был флейтист. Идут дожди, и лето тает, а он всё флейтист. И даже мыслей у него нету, чтобы как-нибудь развиваться в более гармоничную личность, в скотовода, скажем, аквариумиста или, хотя бы, саксофониста. Ему всё кажется, что он флейтист и всё тут. И все уже обязаны плакать.
А чего тут умиляться? Ну, флейтист. Пузатый, с оторванными пуговицами на выцветшей клетчатой когда-то рубашке с жирными пятнами. Он, конечно, любопытно лабает. Но не настолько же, чтобы ему трудовой медяк в поношенный футляр бросать.
В парке городском к нему привыкли. Чуть только похороны или свадьба, обязательно людям Шопена или Семь-сорок подавай. И тут как тут задушевный саксофон. Ой, нет, флейта же. Хотя не важно — без случая о них обоих редко вспоминали. Стоит себе, дует в опустевшем осеннем парке и никого это не колышет. Только жёлтые листья согласно падают к его ногам.
Жители окрестных домов даже гадать перестали — что это: завывание заблудившегося в деревьях дряхлеющего ветра или белая горячка выжившего из ума соседа.
Но он всё равно каждый день приходил в этот парк. Ему казалось, что если он не придет один раз и небо рухнет. Ну, или не небо, но что-то обязательно рухнет. Потому, что его музыка очень нужна людям. Так ему казалось, несмотря на насмешки.
И даже вне парка он всё время что-то напевал.
Дома его тоже не очень-то ценили, и жена постоянно выговаривала, что грядки не политы, а куры не кормлены. Действительно, неуместными казались Шопен и Чайковский с Огинским, когда куры голодные. И флейтист стыдливо прятал свой инструмент, убегая от дальнейших насмешек к речке.
Когда-то он был рукастый и смекалистый не только по флейте. Разбил сад, огород и хлев с курятником. И вначале у него неплохо выпевалось его подсобное хозяйство. Но постепенно всё затухало. Флейтист научился бессмысленно и беспочвенно напиваться. Потому, что он любил музыку, а никто этого не умел понять. В выпившем виде он переставал играть «Прощание с родиной» и лишь горланил бессвязно про двух уголовников, умудрившихся улизнуть из Одесского зиндана. Что тоже хорошая музыка, если бы не ночью и не флейтист пел.
Постепенно он забывал о своём участке и своей семье. Ему казалось, что вот придёт в городской сад истинный любитель музыки и сразу заберёт его в Лондон. Или в Брюссель. В Прагу, наконец. И тогда будет так много денег, что флейтист сможет четыре раза в год по миру путешествовать. С семьёй. Они ведь любят друг друга. Невзирая на выпивку. И зачем тогда весь этот сад-огород. Тем более, что ноги очень болят.
Но меценат из благополучных стран не приходил, и томливое ожидание его вынуждало напиваться чаще.
Утренние страдания всё реже позволяли выйти в сад-огород. До инструмента бы добрести. А ноги болят так, что добрести — подвиг. И пусть там всё чертополохом зарастает. Вот полегчает немного, и флейтист на велосипед вскочит, вспомнит свою подвижную молодость и сбросит с себя всё — усталость, старость и нежелание жить. Он уверен, что велосипед его спасёт — должен спасти, а иначе как же? Надо только сесть на него. Может, и выпивать не захочется. Пусть только полегчает.
В прошлом году флейтистов велосипедик в передрягу попал. На него арбузная лоза напала. И увесила, конечно, железный механизм своими живыми и увесистыми плодами. А в этом году сосед-сапожник вырвал велосипед из высохших рук противника и накачал колёса. Катайся, говорит. Старый флейтист обошёл машину, не узнавая её, протёртую тряпочкой от пыли, и вставил в рот флейту. Так, не вынимая её, он и прошествовал от своего дома до излюбленного места в парке недалеко от эстрады.
Он ещё несколько раз проходил мимо своего велосипеда, каждый раз убеждая себя, что завтра. Какое светлое слово — завтра, словно бетховенская «Ода к радости»! Коммунисты только немного его изгадили своей газетёнкой. Но флейтист был такой внутренне задумчивый, что и забыл или так и не узнал, кого винить в своей нескладной судьбе. А узнать бы надо бы, чтобы не сойти с ума. Конечно, самого себя винить, в первую очередь. Ну, а кого винить, что сам такой получился? Но нет, ни евреи, ни незаконные мигранты ему в ум не приходили. Да и какой там ум у него, одни лишь любимые ноты.
Он знал, что завтра не польёт огорода и в этом году не подрежет деревьев на своём участке. Пусть сами растут, как хотят. «Кошка бросила котят, пусть… чего-то… как хотят». Это он уже знал. Но что-то ещё цеплялось, когтилось и держало его. Может быть, инстинкт самосохранения, а может быть песня. Почему-то про Белоруссию, где он никогда не бывал, музыка Пахмутовой, слова Добронравова.

---

А у нас сегодня кошка родила опять котят.
Я ей потихоньку, на ушко, чтобы котята не услышали: угомонись, мол, шлюха, я тебя как порядочную приютил, а ты мне уже второй раз в подоле приносишь! Какой пример ты показываешь своим и моим детям? Я же ещё не избавился от твоего прошлого приплода! А она бесстыже смотрит мне в глаза, и новых котят выпячивает, дескать, посмотри, какая прелесть получилась, где ещё тебе таких сделают.
Я отвечаю, что потомство неплохое, слов нет, но вы же мне со своими котятами не оставляете другого выбора, как открыть небольшую чебуречную для туристов. Потому, что больше я не придумаю, как мне реализовывать плоды твоей бурной личной жизни.
Выслушав, она зевнула и закрыла глаза, давая понять, что разговор окончен.
Тут собачуха подскочила и сразу шасть в гнездо к свежим котятам. А любвеобильная мамаша и не беспокоится нисколько, даже подвинулась, чтобы собачухе было удобнее вылизывать её слепышей. Вылизавши котят, собачуха ко мне и тоже облизала. Дескать, друзья, к чему нам конфликтовать, мы же одна дружная семья.
Вздохнул я и пошёл за банкой Фрискаса. Сзади меня семенили вступающие в половую зрелость предыдущие котята моей бесстыдницы.

---

За окном жара, а у меня на столе опять снежный ком. Накопилось по почте, скайпу и проч. И непонятно, с какого боку к нему подступиться.
А всё дело в том, что я в конце августа скоропостижно в Москву на несколько дней отъехамши был. Потом и вернулся вроде, а всё возможности подойти к компьютеру не было. То сад без меня в запустение пришёл, то детей в школу собирать надо. У нас тут учёба с 9 сентября в этом году, так, что сейчас дети в школе, и я могу спокойно сесть и начать спокойно и обстоятельно разгребать свой снежный ком. Всем отвечу, всех привечу.
Вы мне скажете недовольно, ну, и чего же ты, вместо того, чтобы на письма отвечать, опять на общественную площадку припёрся со своими сомнительными рассуждениями и никому не нужными поучениями. Небось, опять начнёшь рассказывать, как правильно английский язык учить или как нужно курить бросать. Или ещё того лучше, ничтоже сумняшеся опять начнёшь что-нибудь про половую жизнь мушек-дрозофил рассказывать, нагло заявляя, что всё это твои личные открытия и что мушек ты сам обучал.
Так вот я же и говорю — именно потому я и припёрся на общественную площадку, что многие из моих абонентов, наверное, уже думают, что я совсем охамел, раз нигде ни на что не отвечаю. А пока я буду каждому объяснять, что я не охамел, просто у меня работа такая, многие ведь совсем обидятся. Мне же не один день теперь почту разгребать. Поэтому этим открытым письмом я хочу повиниться перед всеми теми, вниманием которых, я казалось, пренебрёг. Я, как и обещал выше, сейчас всем отвечу.
Вот только в море окунусь сбегаю. Дело в том, что я решил каждое утро с моря начинать и ни с чего другого. А то обидно — живём здесь и не ценим такого чуда, как доступное море. Люди приезжают сюда на недельку и не вылезают из него. А мы совсем окиприотились — купаемся только по праздникам, да и вообще купальный сезон завершаем в октябре-ноябре. А это глупо или даже преступно. В этом году ко мне друзья из Москвы в середине января приезжали, так они изъявили желание непременно искупнуться. Ну, и залез я с ними в море тоже. И что же? Вода теплющая! Мы побултыхались, порезвились в январском море и на берег вышли обсохнуть. А там тоже жара! Посидели мы на пляже немного, смочили горло и снова в море. А оно ещё сильнее потеплело, пока мы на берегу жажду утоляли. Прямо выходить из моря не хочется. Но вышли всё-таки через некоторое время снова жажду утолить. А на берегу уже пекло. И местные жители, несмотря на жару, кто в пальто, кто в куртках тёплых на берегу толпой собрались и на нас смотрят. Ну, посидели мы немного, позагорали, поутоляли и снова в воду. А вода уже кипяток просто! Даже не знаю, как не сварились, из воды вышли красные, как креветки, от нас пар валит, как из чайника.
И стали мы каждый день с моими гостями в море купаться. А как только друзья мои уехали, скучно мне стало одному ходить на море, местных жителей развлекать. Так я до следующих гостей в море больше не заходил.
Но теперь нет, теперь баста! Теперь я каждый день сам буду на море ходить, невзирая на погоду, время года и наличие гостей!
Поэтому прошу простить всех, кто ждёт от меня весточку. Эта задержка уже совсем недолгой будет. Я только окунусь, сплаваю туда-сюда и вернусь.

---

пьеса

Тут у нас русская жизнь ключом бьёт. Газеты всякие, радио и бальные танцы. И театральная студия даже есть.
Славные ребята, они даже презентацию моей книжки у себя гостеприимно сделали. И фрагмент одного моего рассказика инсценировали для презентации. Очень мне это всё понравилось.
Но и от меня встречного дружелюбия ждали. Не вообще, а действенного. Хотели, чтобы я для них пьесу написал. Что-нибудь из жизни русских киприотов. Так я и рад бы!
Но мне сначала надо закончить про Булата Окуджава в 1954 году, потом про него же, но уже в 1955 году. Потом в качестве отдыха собрать накопившиеся рассказики в книжку, а то я забываю, про что уже писал, а про что только собираюсь написать. Отдохнувши на рассказиках, я должен заняться 1956 годом и только потом вернуться к 1952 и 1953 годам, которые десять лет уже ждут, чтобы я их закончил. Наконец, разделавшись с этими калужскими годами Булата Шалвовича, я мог бы спокойно дописать повестушку про то, как мне однажды сподобилось быть директором музея Булата Окуджава. Директорствовал я недолго, а повестушка распухла чуть ли не как Жизнь и судьба или Война и мир и надо бы её уже закруглить. Потом мне ещё хотелось про Галактиона Табидзе и Ольгу Окуджава (не путать с Ольгой Арцимович!) повестушку написать и лишь после этого приступить к неспешному изложению грузинских корней всё того же Булата. А вот уж после этого я мог бы попробовать что-нибудь про русских киприотов для сцены изобразить.
Это я всё быстро подумал про себя, а вслух сказал, что конечно. Конечно, напишу им пьесу, вот только до дому доеду и сразу засяду. Во-первых, мне вообще трудно отказывать людям и в первый момент я даже сам верю, что выполню обещанное. А во-вторых, лестно, знаете ли, когда у тебя пьесу просят. Прямо Михаилом Афанасьевичем себя ощущаешь в такой момент! Это ведь не каждый день у нас случается. Просят иногда разное, например, машину с чужого паркинга убрать, но это, согласитесь, совсем другое, и не так приятно.
Ну, не важно. По дороге я выстраивал в голове какие-то коллизии, но доехав до дому, понял, что сегодня к пьесе едва ли приступлю, а назавтра и вовсе остыл. Поделился я тогда же этой проблемой со своим близким другом, настоящим, профессиональным, писателем, не то, что бывший пролетарий, вообразивший, что он может писать только потому, что ему зубы вставить не на что.
Друг-профессионал сказал, что ему пьесу сделать, это всё равно, что два пальца об асфальт. Он эти пьесы может писать и продавать оптом. И ещё он мне комиссионные заплатит. От комиссии я сразу отказался, но предупредил его, что декорации в нашем театре не предусмотрены и героев должно быть четверо — три женских роли и одна мужская. По числу актёрского состава. Друг ответил на это, что ему это два пальца об асфальт.
Поговорили и забыли. Вернее, я забыл. А профессиональный писатель через неделю мне текст готовой четырёхактной пьесы прислал, чтобы я знал, как дело надо делать. Я почитал, не вдохновился, да и то сказать — не специалист я. Мало что в этом смыслю, там же всё скучно: он сказал, она сказала… О чём я честно и сказал своему другу. Он обозвал меня дураком и посоветовал больше читать классику. Я ему ответил, что у меня времени нет читать классику, лучше я её писать буду, но он уже потерял ко мне интерес.
В общем, он без меня предложил эту пьесу нашей театральной студии. Но на меня сослался, и я ему даже разрешил сказать, что пьеса мне лично понравилась. Они взяли два дня тайм-аута для читки.
Через два дня звонят ему и говорят:
— О-о-о! Мы будем ставить это немедленно! С этой пьесой мы поедем на фестиваль (или ещё куда-то, я не запомнил). И мы там займём, конечно, первое место!
Счастливый автор звонит мне и по-дружески начинает поучать, что пишу я неправильно, а нужно так-то и так-то. Я соглашаюсь и восторгаюсь.
Через неделю ему звонят из театра и говорят, что они уже репетируют, но надо бы пьесу немного переделать. Самую малость — одна из актрис рожать вздумала, стало быть героинь должно быть две.
Он говорит, что ему это всё равно, что об асфальт — через два дня пьеса будет переделана. Действительно, через два дня никаких следов третьей героини в пьесе не осталось. Они почитали новый вариант и снова пришли в восторг. Вот теперь, говорят, пьеса заиграла всеми красками, как это мы сразу не догадались, что героинь должно быть только две!
Прошла ещё неделя и новая напасть. У них вышел из длительного запоя хороший артист, ведущий, можно сказать, а одна из оставшихся двух актрис, наоборот, решила завязать с театральной карьерой. Теперь получается, в пьесе должна быть одна прима и двое героев-любовников.
Мой приятель не затужил, переписал пьесу в обычные для него два дня. У него на эти пьесы, как и у меня, тоже времени много нет, он пишет большой роман-эпопею. Они прочитали новый вариант и снова говорят:
— О-о-о! Вот теперь совсем то, что надо! Мы репетируем!
Следующую неделю автор гладил брюки и носки, чтобы ехать на фестиваль. Но тут опять звонок:
— Вы знаете, возраст героев вашей пьесы не совсем правильный…
— Как неправильный?! Ему сильно под шестьдесят, ей тридцать, на этом же построена вся коллизия!
— Да, да, конечно, но у нас тут с актёрами проблема… Ему вообще-то, нашему главному актёру, восемнадцать, а она вообще не соглашается, чтобы ей было больше двадцати. Вы уж перепишите как-то, если можно.
Мой друг-халтурщик, со скрежетом зубовным засел за переделку пьесы. Провозился против своего обыкновения, дней пять. Получилось блестяще, я думаю. Сам-то я всех этих переделок не читал, но они сказали:
— О-о-о!
И я им верю. Это должна была получиться по-настоящему хорошая пьеса. И они её репетировали.
Но наступило лето. И они ему позвонили, и сказали, что репетиции откладываются до осени. И лучше бы за это время пьесу переделать — сделать такой, чтобы там дети участвовали. Ну, хотя бы, два-три ребёнка. Всё-таки, у них детская театральная студия.

---

Нет, сегодня я его всё-таки убью.
Изо дня в день откладываю этот момент, но знаю, что всё равно придётся. И Мичурин говорит: будь же ты мужчиной! Я уже в стволе и дырочки просверлил длинным сверлом, чтобы до самой сердцевины. Осталось только яд залить, но я каждый день откладываю.
Этот фикус я посадил пять лет назад совсем тоненьким хиленьким прутиком. Чтобы его ветром не поломало, к нему была привязана тростиночка бамбука. И я мечтал о том, как я его буду поливать, как он у меня разрастётся, и крону его я буду обрезать точно по периметру веранды, чтобы нещадное солнце пяди моего тучного тела не увидело, выпивающего на свежем воздухе в шезлонге.
Но сначала строители дома забетонировали всю веранду целиком, хотя накануне я им сказал, чтобы они оставили ямку для дерева. Они покивали, дескать, да, да, как вам будет угодно сэр. Но забыли, конечно. Увидев результат, я приказал брать отбойный молоток и сделать то, что их просили. Они сначала в отказку, мол, невозможно это и вообще нельзя, и жёнушка моя была с ними солидарна. Но я был непреклонен. И они бедняги полдня потом ломали тридцатисантиметровую толщу бетона. Веранда хоть и на втором этаже, но под ней земля, ибо избушка наша к горе приделана.
Жена была против, чтобы я сажал тут плодовое дерево, чтобы не убирать бесконечно грязь от упавших перезревших фруктов. Да я и сам хотел, чтобы здесь росло что-то вечнозелёное. А главное быстрорастущее, чтобы успеть дождаться времени подрезки лишней кроны. Поэтому цитрусовые тоже пришлось исключить и остался только фикус.
В прошлом году крона моего фикуса совсем уж было покрывала всю веранду, но приехала моя чересчур самостоятельная тёщенька, а мы с женой, на беду куда-то уехали. И в чёрный час звонит жене её подруга и говорит, чтобы она меня подготовила, чтобы со мной удара не случилось по приезду, ибо деятельная не в меру тёщенька мой фикус пообпилила до формы корабельной мачты. Чтобы дерево солнце не загораживало, а то зимой холодно. Тёща как раз зимой у нас была и почему-то не подумала, что зима у нас два месяца, а остальное — лето. А может и подумала, но чего не сделаешь, чтобы любимому зятю приятное сделать, потому, что и зимой-то у нас лучше от солнца под фикусом прятаться.
Я думал, убью тёщу, но ничего, пока вернулись, поостыл, только наорал и отправил её восвояси.
За год деревце вернуло себе половину своих размеров. И вот теперь я сам поступлю с ним гораздо жесточей, чем даже способна моя тёщенька.
Дело в том, что месяца два назад моя благоверная обратила моё внимание на то, что плитка вблизи дерева трескаться стала. Смотри, говорит, что твоё дерево наделало, видишь? А я отвечаю, что не вижу, потому что у меня с детства плохое зрение. Тогда она меня чуть не носом в пол тычет:
— Видишь? Видишь?!
— Ничего не вижу, — упорствую я, да и действительно не вижу. Ну, может, есть там маленькая трещинка, а где их нету?
— Твой фикус скоро нам весь пол взломает, и ты же первый убьёшься, споткнувшись о его вылезшие из земли корни.
— Не мешай мне работать! — подвёл я итог неприятного разговора.
Тогда она выждала с месяцок и обратилась к помощи специалиста, то есть вызвонила Мичурина. Мичурин, прихлёбывая из баночки и почмокивая, обошёл вокруг дерева и замычал в нерешительности. Видно было, что он готов меня предать, но побаивается. Наконец, он решился:
— Да, это дерево через пару лет весь пол на веранде вам переколбасит.
— Ну и чёрт с ним! — не отступал я, — У нас в других местах пол останется.
Жёнушка с Мичуриным обменялись многозначительными взглядами, и она ещё покрутила пальцем у виска, чтобы он всё правильно понял. Он всё понял и продолжил:
— Согласен, чёрт с ним, с полом. Но дальше это дерево за дом возьмётся, можешь не сомневаться.
Я обозлился на его двурушничество — пиво пьёт со мной, а чуть что и вот она, цена нашей дружбы:
— До дома здесь целых два метра, сволочь!
Он вздохнул и велел мне идти в машину, он меня сейчас на экскурсию свозит.
Приехали мы в один дом, а там точно такое же дерево растёт. Только огромное, с необхватным стволом. Ему уже десять лет, пояснил мне Мичурин. И толстенные стволы, в которые превратились бывшие когда-то корни, горизонтально расходились поверх земли в разные стороны на два-три метра, превратив в труху бывший когда-то асфальт.
Я молча посмотрел на дерево минуты с две, потом погладил его по стволу, повернулся и пошёл к машине.
Потом несколько дней искал дрель, чтобы сделать в стволе моего фикуса дырки. Потом ещё несколько дней искал сверло. Потом ещё несколько дней мне было некогда. Потом просверлил дырки. Сверло шло плохо, завязая в живой и сырой плоти. Потом надо было налить в эти дырки специального яда, который убивает любую растительность. Яда я не нашёл, хотя он всегда у меня стоял в специальном шкафу. А магазины сегодня закрыты! Мичурин, наблюдавший за моей деятельностью, сказал, что у него дома есть.
— Нет, сегодня я к тебе не поеду! — закапризничал я.
— Я сам привезу! — встрепенулся Мичурин.
— Нет, я сказал!!! — заорал я, и Мичурин отшатнулся.
Прошло ещё несколько дней. Сейчас я сижу, дописываю и еду к Мичурину за ядом. Я возьму пластиковую соломку для коктейлей, наберу в неё яду и выпущу в дырочку. И так несколько раз.
И через несколько дней листики на моём дереве высохнут и упадут под ноги. Их будет очень много, полная веранда, чуть не по колено. Я буду ходить в этом озере, и оно будет шуршать под моими чуткими к боли ногами.

---

Сегодня всю ночь песни пел. Не один, а по скайпу дуэтом с заокеанским коллегой. У него, правда, с головой нехорошо, поэтому мы прекрасно спелись. У него какое-то генетическое нарушение. Ему под тридцать, но уровень развития двухлетнего ребёнка. Мне под шестьдесят, но я стремительно бегу к его уровню, и, похоже, добился уже неплохих результатов.
Сначала я с мамой его побеседовал, моей институтской подругой. Пообщавшись со мной часа полтора, она поняла, что лучше позвать сына Диму, нам с ним будет интереснее поговорить. А у него есть такая особенность — он, как и я, обожает песни Булата Окуджава. Несмотря на генетический сбой, а может, благодаря ему. Она мне давно про это говорила, что мы с её сыночком имеем что-то общее, и, видимо, главное. Я ещё тогда пытался своих взрослых сыновей стыдить, что вот, мол, смотрите, человек с генным сбоем и то эти песни любит. А они мне отвечали цинично, что только такие люди, как ты, папа, и Дима, могут любить эти песни. Конечно, отцу так говорить нехорошо, но я и хотел, чтобы они были такими.
Проснулся утром, чувствую, нехватка пива в крови. Быстренько за руль и в магазин. Шесть баночек в пакете приятно оттягивают больную руку и внушают забытое чувство самоуважения. По дороге решил к Мичурину заскочить, чтобы не случилось обезвоживания организма. Он прямо возле магазину живёт в многоквартирном доме. Квартир шесть или семь, ни разу не хватило сил посчитать. Там у них при доме дворик свой, который Мичурин весь занял своими кактусами и прочими растениями.
Думаю, посижу в тенёчке, выкушаю баночку пива в одиночестве. Не пьянки ради, а исключительно борясь против обезвоживания. Мичурина, к счастью под навесом не случилось. Упылил куда-то или спит после вчерашнего.
Откупорил баночку и сделал три первых жадных глотка. Хорошо! Цикады поют, как оголтелые. Вдруг подходит к моему столику некто и без приглашения садится на стул. Это турок Хасан, молодой парень, я его видел уже однажды. Помолчали. По-турецки, я, кроме «здрасьте-пожалуйста» немного знаю. А его английский чуть лучше моего. Но он мне начинает рассказывать. Что голова очень болит. Работы больше нет, а бывший работодатель всё время велит позвонить через две недели. А голова очень болит, как будто её в тисках жмут. А врач, чтобы измерить давление, десять евро просит. Он ничего не просит, этот Хасан, просто рассказывает. Он меня второй раз видит и второй раз рассказывает. Про свою жизнь. Про то, что голова очень болит. Зачем он это делает, гад? У меня, что, голова болит меньше? А он всё рассказывает. Медленно, на турецком английском, чтобы я успевал понимать. Ничего не просит, просто рассказывает. Оказывается, несколько лет назад кто-то его по голове молотком стукнул. Преувеличивает, конечно, я знаю этот молоток, это не обычный, а для мяса. И человека, его стукнувшего тоже знаю. Он божится, что бил не той стороной, где шипы для отбивки стейков, а другой, гладкой.
А Хасан всё говорит и говорит, монотонно, как будто телефонный справочник зачитывает. Я уже посматриваю на лимонное дерево, выбирая сук, который не обломается под моим грузным телом, как вдруг, на спасение, появляется новый гость.
Это сосед Мичурина болгарин Боря. У него подружка пьющая подрабатывает в отеле. Он принёс бутылочку домашней раки, которую ему привезли родственники. Боря по-русски почти говорит, даже чуть лучше наших эстрадных звёзд. Самогонка с утра… Не в этом ли смысл жизни?
За Борей подтянулся грузин Резо, которого я давно знаю. Он садовником здесь, на Кипре, зарабатывает. Резо длинный, как виноградная лоза и такой же высохший. Старый и больной. Ему пятьдесят семь, но никто ему столько не даст. Минимум, семьдесят пять.
Несколько лет назад Резо купил себе подержанную машину за 2400 евро. Один знакомый ему посоветовал автосервис, чтобы всё проверили и смазали. Счёт в автосервисе ему выставили 2800 евро. Резо не сразу пришёл в себя, а когда пришёл, через три месяца, уже болел диабетом инсулинозависимым. Он говорит всегда тихо и уважительно. Особенно со мной, почему-то, хотя я не давал повода. Он виноградник хорошо обрезает, но я после двух раз вынужден был отказаться от его услуг. Резо нечестно со мной работает. Денег не берёт. И на вы со мной всё время, хотя он и старше. Мичурин ему книжку мою про Булата Окуджава показывал ещё в самом начале нашего знакомства с Резо. А потом я ещё рюкзачок для его внучки в Грузию отвёз. В результате у нас всегда бесплатный инжир и необрезанный виноград.
Высохший, как виноградная лоза, Резо за деньгами к Мичурину пришёл. Одолжить для покупки велосипеда двести евро. А Мичурина всё нет. Я предложил Резо искомую сумму, он отказался. Встречно предложил холодного пива, за которым он сбегает для меня. Я мысленно привязал верёвку к выбранной мною ветке на лимонном дереве.
И тут появился не проспавшийся ещё после вчерашнего Мичурин. Оказывается он в аптеку бегал за таблетками, чтобы у Хасана голова перестала болеть. Заодно купил ему сигарет, потому, что у Хасана денег на сигареты нету.
Я затянул потуже петлю и с чувством оттолкнулся от табуретки. Чтобы больше их не видеть.

---

Заканчиваю ныть и вспоминаю о хорошем.
Раньше я любил иногда знакомиться с женщинами. Сильно любил, чуть не каждый день. Мне одна знакомая даже поговаривала:
— Ты что, ищешь такую, у которой это не вдоль, а поперёк?
Не знаю, чего я искал. А потом как отрезало. Когда встретил свою последнюю. Сам не захотел больше исследовать этот вопрос, да и она предупредила с улыбкой, но серьёзно, что отрежет. Я подумал, что после обрезания это уже лишним будет, фанатизмом каким-то попахивает и чужих женщин стал обходить. Старательно обходил, тупя взор своих зазывных коровьей преданностью никчемных глазок долу.
И вот уже десять лет мы с нею вместе. И я ни-ни! Сам не хочу, прошу занести в протокол! А сегодня по пробуждение странная мысль меня посетила: что же, я так и не узнаю в этой жизни больше ничего нового? А вдруг у них как раз сейчас там поперёк стали делать?
Но нет-нет, ограничусь-ка я, пожалуй, одним обрезанием в этой жизни. Может потом, в другой, мы вернёмся к этому вопросу. А сейчас мне и так много есть чего исследовать, например, почему Окуджава 23 ноября 1955 года надел однотонный галстук, а не в полосочку.

---

Теперь, когда уже всё так смазано, что то ли очки непротёрты, то ли просто со зрением заканчиваются проблемы, не удаётся понять. Теперь по-другому надо жить. Без глаз. Попробовать. Надо деньги начать зарабатывать как-то. Попробовать. Хотя, конечно, как? Раньше всё легко было и само как-то получалось. Сейчас нет.
Когда-то, давно, я заработал много денег. И потерял к ним интерес. Их много, а я один. Стал помогать знакомым. Издавать альманах. Не понял главного — если я к ним интерес потерял, то и они в долгу не останутся. Надо бы снова что-то поработать, но физическая немощь какая-то. Всё болит.
Сейчас пришёл к разбитому корыту. Жена меня тормошит, ты же умный, говорит, не оставляй свой потенциал без дела. Я отвечаю, что какой там потенциал, ты же видишь, что и в постели теперь с ним долго нужно договариваться? Она уверяет, что её всё устраивает. Возможно, что так, она вообще, мне очень мудрая девчонка досталась. И добрая. Ни разу не спросила, зачем ей нищий алкоголик нужен.
И действительно. Я бы так не смог.

---

Сейчас ехал на машине с гор и навстречу два счастливых велосипедиста — он и она. И велосипеды у них какие-то чистенькие, красивенькие, небывалой краской писанные — я таких в прошлой жизни не видел. И лица у велосипедистов такие улыбающиеся, такие счастливые. Я им завидую, и по сердцу медленно ведёт царапину кто-то тоже улыбающийся.
Никогда не думал, что доживу до того, чтобы завидовать кому-то. А вот дожил же. Так захотелось на велосипед — и вперёд, обдуваемый цветением разных злаков со счастливой улыбкой. И ветерок такой ласковый гладит твоё лицо и обещает много.
Велосипед я купил пару лет назад. Собираюсь сесть на него каждый день, но пока сползу с третьего этажа, тут уж помолиться бы, что ноги уже не так сильно болят, как наверху. Отдышаться бы. Надо бы в сад выйти, что-то поделать, что ли. Нету сил. Никаких нету сил.
Значит, к компьютеру. Да, там все тексты знакомые, надо бы их закончить. Не знаешь даже, за что браться, а тут ещё новые мысли всё время просятся на монитор. Гоню их, пока они удавку на шее не затянут. Тут я сдаюсь и соглашаюсь вина выпить немного. Мы выпиваем с моими мыслями и после этого мне становится ещё грустнее. Ну, хоть бы те велосипедисты со мною выпили. И я бы научился так улыбаться.

---

В прошлом году в Калуге вышла красиво оформленная книга под красивым названием «ТАЙНАЯ СВОБОДА, ИЛИ ПРОСТОЙ РОМАНС СВЕРЧКА».
Автор, Рудольф Панфёров, позиционирует себя, как поэта. Эта удивительная книга имеет подзаголовок: «Страницы судьбы Булата Окуджавы». Удивительна она по чудовищному количеству «вранья». Читая её, порой просто диву даёшься. Вот автор рассказывает о том, как Окуджава пришёл работать в газету:

"Инициативная троица: Николай Панченко, Александр Авдонин, Павел Шпилёв – бывшие фронтовики, незаурядные одарённые люди. В их творчестве среди неистребимого провинциализма обнаруживались строчки стихов истинного поэтического достоинства. Процесс запретов только усиливает поэзию, цензура играет на руку поэтам. Они заметили собрата по оружию, пишущего хорошие лирические стихи. И постарались, чтобы корреспондента Окуджаву определили работать в школьный отдел к Розе Алексеевне Матвеевой, женщине умной и покладистой, понимавшей истинное призвание своего нового сотрудника. Она предоставляла возможность Булатику, как она его называла, отвлекаться на творчество".

Какая троица? Что значит «они постарались»? Павел Шпилёв вообще никогда в газете не работал! И редактору газеты Николаю Панченко вовсе не надо было никаких троиц или троек, чтобы взять на работу нового сотрудника и безо всяких «стараний» определить его в любой отдел в газете, где была вакансия!
Круто заворачивает «поэт» Панфёров! «В их творчестве среди неистребимого провинциализма обнаруживались строчки стихов истинного поэтического достоинства. Процесс запретов только усиливает поэзию, цензура играет на руку поэтам». Очень хочется стукнуть по лицу. Сдерживают воспитание и расстояние.
И что интересно — в основном книга Панфёрова состоит из пересказа автобиографических рассказов того, о ком он взялся писать и работ своих предшественников (вашего покорного слуги, в основном). Причём этот пересказ автор простодушно выдаёт за свои собственные открытия. И для убедительности вкладывает в уста своих героев совершенно идиотские слова, которые не то, что литератор — просто нормальный человек говорить не станет.
Вот, например, Р. Панфёров фантазирует, как Н. Панченко «уговаривал» Булата придти на работу в газету:

"— Чудак, увещевал он, — тебе же легче будет. Отвыкай жить по школьному звонку. Тетради, планы, уроки, педсоветы — не слишком ли хлопотно? Станешь газетчиком. В редакциях испокон свои традиции. Творческая работа как никак, интересные командировки, встречи с людьми, среди которых попадаются весьма и весьма незаурядные… А потом создадим литгруппу, начнётся творческое общение, хоть и провинциальная, но богема. Будем закладывать основу будущей писательской организации, пробивать в обкоме своё Калужское издательство. Разве не заманчиво, нельзя отказываться от такого дела, не быть же тебе век учителем?!
И Булат согласился …"

Действительно, чудак, если придерживаться приличного слога… И чего это Николаю Васильевичу так уж нужно было уговаривать какого-то школьного учителя, завлекая невиданными прелестями («хоть и провинциальная, но богема»!), если тот сам только об этой работе (не о «богеме»), и мечтал много лет. И «литгруппа» с «творческим общением» тоже существовали задолго до прихода Булата в газету.
Неприятно, что автор сводит своих героев, людей неглупых, до своего уровня.
Дальше Панфёров рассказывает, что да, таки с приходом Булата в газету «сложилась немногочисленная, но устойчивая литературная группа, которую символически нарекли «Факелом».
Ах, какое враньё, надо было внимательнее переписывать из чужих книг — в Калуге никогда не существовало литературной группы с таким названием.
Странно, что всё это пишет калужанин — мог бы, казалось бы, и в библиотеку зайти. Или хотя бы пообщаться с кем-то из своих земляков, которые знают о предмете не понаслышке. Или просто на трамвайной остановке потолкаться.
«Чудак, увещевал он»…