Поздравляю славную и блистательную  ksenan с днём рождения! Оставайся всегда такой же красивой! И умной! И доброй! И со мной чтобы не спорила!

Я дарю тебе к светлому празднику множество
всяких странных вещей: звон нежданных звонков,
запах блюд, не сготовленных вовсе, и мужество
ни о чем не жалеть... и охапки цветов,
не проросших еще, ароматных и бархатных,
удивленье, надежду на добрую весть,
вид из окон (еще до сих пор не распахнутых)
на дорогу (которая, может быть, есть).

---

Какое-то время назад я уже рассказывал, как к нам кошка приблудилась. Не просто так приблудилась, а ей котят родить нужно было. И она нашла такой укромный уголок в гараже, куда мы не заглядываем годами. Потому, что гараж у нас не в обычном понимании — машины мы вообще за забором держим на улице. Гараж у нас — это место, куда мы складываем всякие вещи, которые уже не нужны, но ещё могут понадобиться. Или нужны, и мы потом надеемся их найти. Чего никогда ещё не случалось.
А тут я, как на грех, именно в это время решил в гараже порядок навести, ну или хотя бы до дальней его стены добраться. Хотел найти рыболовные крючки. И обнаружил в самом дальнем углу гаража в коробке с тряпьём чёрную кошку с тремя совсем ещё слепыми котятами. Я наклонился над коробкой и посмотрел. Она задрала голову вверх и тоже посмотрела. Мы долго смотрели друг другу в глаза. Я смутился первым.
Хотите верьте, хотите нет, но обменявшись долгими взглядами, мы многое успели друг другу сказать. Мне так кажется. И это настолько личный был разговор, что я не могу себе позволить вынести его на обсуждение. Могу лишь вкратце изложить главную составляющую её мыслей:
— Ну, что, ты сейчас возьмёшь меня за шкирку и выбросишь через забор? А детей моих утопишь в ведре с водой? Вперёд!
И не было в этом взгляде ни испуга, ни негодования, просто вопрос. Теперь вы понимаете, почему я смутился? Я вообще-то с дамами всю жизнь был обходительным, а тут ещё и кормящая мать. Извиняясь и спотыкаясь, побежал за миской и молоком.
Так они у нас и остались. Ну, котят-то, как подрастут, мы решили раздать, или увезти подальше, а кошка — кошка ладно, раз она такая умная и рассудительная, пусть живёт.
На этом собственно, заканчивается изложение предыдущей серии и тем, кто её уже читал, предлагаем ещё раз не читать, а сразу переходить к следующему тексту. Или вообще, к другому.
Живут, значит, они у нас, живут, объедают нашу большую многодетную семью. Котята подросли, и собачуха таскает их по всему двору то за одну ногу, то за другую. Я её сначала порицал, но потом увидел, что котятам это тоже нравится и устранился. Едят все из одной миски.
Да, забыл сказать, что перед самым появлением кошачьего семейства мы щеночка завели. И мама-кошка стала у них за старшую, как самая взрослая и самая умная. А я всякий раз, как её взгляд увижу, жалею, что не она у нас в правительстве. Нет, ей-богу, в Госдуме такие умные глаза вообще не встретишь.
Но ещё когда котята не успели подрасти, у нас беда случилась. Я как раз семейство кошачьих в поле перенёс, за забор. У нас там оккупированная территория. В том смысле, что я её оккупировал. Сперва пытался найти хозяина земли, потом успокоился. У нас там фруктовый сад и бахчевые.
И вот однажды мама-кошка прибегает откуда-то вся в крови, а на шеё у неё страшная рана. Огромный кусок шкуры просто выгрызен неизвестно кем так, что голое белое горло видно. Жена, конечно, запричитала: к ветеринару, к ветеринару! Я говорю: щаз! Тут на свои похороны денег не знаешь, как заработать, мы ещё приблудных кошек лечить станем. Само заживёт!
Но через пару дней рана так загноилась, что у мамы-кошки голова раздулась, как шар.
За операцию мы заплатили сорок евро и ещё столько же за двухдневную госпитализацию. Нельзя было иначе, котята были ещё совсем маленькие, погибли бы. Но всё обошлось.
Потом они выросли, и одного котёнка нам удалось всё же отдать в хорошие руки. Пока одного. Двое — рыженькая девочка и чёрненький мальчик пока у нас. Они уже совсем самостоятельные и у каждого свой характер и привычки. Мальчик, как и подобает представителю кошачьих, гордый и независимый. Тем более — мужик.
А Рыжуха странная. Всё время приходит ко мне, когда я за компьютером работаю, вспрыгивает на стол и начинает по клавиатуре ходить, разные предметы на моём столе грызть и меня целовать. И старается сбросить на пол чайник или коробку с вином. Хочет, чтобы я оставил работу. Я ей объясняю, что не успею, дурочка, мне ещё очень многое нужно сделать. А она только «мур», да «мур», скотина.
Потом мы с ней всё же договариваемся, и Рыжуха уютно устраивается возле клавиатуры и сладко спит, чутко прислушиваясь к стуку моей клавиатуры. И мне тоже становится так сладко, так спокойно и я стараюсь не очень сильно бить по клавишам.

---

Обычно многословный, он, когда выпьет вообще не остановить. Да и не хочется останавливать, если честно. Он рассказывает всякие истории из своей жизни и по тому, как узнаваемы детали, ты понимаешь, что не врёт. И ты слушаешь, слушаешь, пуская слюни, радуясь рассказу. Сегодня он вещает про то, как из МММ свои деньги вытаскивал.
И ты его не останавливаешь от удовольствия, как он это всё рассказывает, а ты опять забыл взять с собой диктофон. Нет, удовольствие не от того, что забыл взять диктофон, простите, не умею построить простую русскую фразу. От рассказа удовольствие, а не от того, что я опять забыл диктофон.
Мы, люди, конечно, за последние столетия несколько испортились, но всё же до получения удовольствия от забытого диктофона ещё не дошли. Нет, конечно, сегодня любому школьнику понятно, что если его, диктофон, как следует приладить в нужном месте, очень можно даже и про удовольствие поговорить. Возможно, прибор этот слишком новый и мы не сумели его пока как следует приладить. Чёрт его знает, куда его нужно приладить, а нам, пожилым даже и пробовать не стоит, чтобы давление не подскочило.
Или вот давление тоже. Кто его придумал? Я пока не мерил, чувствовал, что могу ещё забавляться, чем хочешь, да хоть бы тем же диктофоном. Померивши же диктофон сразу в форточку выкинул и вспомнил о бабушке. Опять прошу правильно понимать. Мерил я не диктофон, а давление. Просто я запятую поставить забыл. Диктофон оказался больше и выглядит бодрей. А о бабушке я вспомнил потому, что она не знала, что такое мерить давление.
И вообще — вот мерить мы всё привыкли. А зачем? Не знаешь меры — счастлив! Знаешь — наоборот. Всем это говорю, но люди, как обдиктафоненные, ничего не желают слушать:
— Меру, кричат, нам, меру! Вот, если бы меру знать!
Вот и в тот раз мне в бассейне в Таиланде некий туземец вдруг заворковал в два часа ночи, не померяться ли нам силами — армреслинг, тайбоксинг и так далее — до утра времени много. Я ему резонно возражаю — ну чего нам меряться, пусть лучше он мои очки себе в качестве наручников примеряет. Любитель помериться силами не унимается. Пришлось его бросить в бассейн. На брызги из кустов выскочила ватага его коллег, видимо, из местной палаты мер и весов и стала меня обступать. Я ещё успел подумать — для гробовщика обмерять торопятся, пока я ещё не сложился. Но тут, давно наблюдавшие мои друзья подоспели — мы там вчетвером сидели. Они, правда, ничего не стали мерить, а, наоборот, метелить принялись. Ибо в очках из нас четверых только я был, а остальные трое профессиональные бойцы, в свободное время от костоправной практики подрабатывающие на «Мосфильме» каскадёрами. Я, прежде чем меня оттеснили от центра событий, успел подумать с сожалением, что вот же, случаются люди, которым непременно всё нужно измерять, когда и так уже всё в мире в равновесии.
Из-за спин моих друзей я не мог хода боя разглядеть, и бессистемно кидал через их головы тяжёлые стулья из кованного чугуна в эпицентр пожара. Как учили меня на разгрузке вагонов — размеренно и неторопливо. Но стулья кончились, и мне пришлось браться за кресла. Было бы у меня тогда чувство меры, я не стал бы этого делать. И теперь, по прошествии пары десятилетий у меня так суставы не болели бы! Не иначе, как тогда перетрудил! Кресел оказалось немного, и вскоре мне пришлось обратить внимание на столы.
Вы скажете, что-то ты парень, завираешься — сколько же нужно стульев маленькой кучке хулиганов. А вот в том то и дело, что из маленькой она быстро стала большой, и очень быстро их там стало немеряно. Трое отважных бойцов из «Мосфильма» продолжали сдерживать их натиск, но всё больше отступали. Бросивши последний стол через головы моих защитников, я бросился звонить в полицию.
Полиция подоспела вовремя и вскоре я оказался в полицейском участке. Оказалось, что от наших действий пострадало тринадцать мирных тайских тружеников, девять из которых госпитализированы. Кроме того, мы разнесли по кочкам весь прибрежный отель, гостеприимно нас приютивший, а именно — фонтаны, балконы, бассейны с золотыми рыбками, статуи древнегреческих богов, и кроме того, четыре стола, восемь кресел и четырнадцать стульев витого металла. Отвечать пришлось мне одному, ибо троих моих подельников тоже оставались в госпитале, где одному из них наложили тринадцать швов только на голове, остальным меньше.
Я был наслышан о таиландской полиции, поэтому не стал спорить, а просто спросил:
— Хау мач?
Чувство меры тайским полицейским, тоже оказалось в диковинку, но мы сторговались на четырёх тысячах долларов.
Хочу успокоить сегодняшних туристов — описываемое мной действие происходило в начале девяностых, когда руссотуристо для таиландцев что-то вроде мишек панда были. Вот слышали же, что есть такая страна, и на глобусе она чуть ли не половину вымарала, а кто, что, зачем?
Да, зачем? Зачем они, эти панды? Просто из-за того, что у них белые и чёрные пятна? Мы тоже так умеем.
Я сам люблю чёрно-белое кино. Включишь так что-то из Пэрри Мэйсона утром, когда просыпаться не хочется. И сразу так хорошо — даже давления мерить не хочется! И глаза и улыбки у героев гораздо выразительней, чем если бы в цвете.
Хотя я и так давления не меряю. Как моя бабушка. Недостаточно я ей времени уделял и не так, как надо бы. Сейчас бы не стал мерить ни времени, ни сил. Но остался только Перри Мэйсон.

---

горькие лимоны

Давно не хожу в сообщества. Некогда, работать надо. Но урывками всё же пытаюсь читать книгу «Горькие лимоны» Лоуренса Даррела. Не могу её не прочесть. Во-первых, это брат другого писателя Джеральда Даррела, которого я обожаю за любовь и юмор, с какими он описывает животных и людей. А во-вторых — и это главное — книга «Горькие лимоны» о Кипре. Лоуренс тоже здесь жил когда-то, за шестьдесят лет до меня. Интересно сравнить.
Старший брат моего Джеральда не подвёл. Так же хорошо пишет, такой же добрый юмор, такой же пьяница. Последнее мне тоже импонирует.

«Вздохнул буксир и плеснул на ближайшее облако молочно белой струей пара. Корабельный стюард тоже купил себе стакан молока и присоединился ко мне; приятный человек, круглый и гладкий, с роскошными ямочками в уголках улыбки — будто дорогие запонки на свежевыстиранной сорочке.
— Прекрасно, — кивнул он, оглядывая венецианский пейзаж, — прекрасно.
Впрочем, признание это прозвучало слегка натужно, поскольку сам стюард был из Болоньи, и открытое восхищение чужим городом казалось ему предательством. Он самозабвенно затянулся трубкой, набитой какой то пахучей смесью.
— На Кипр едете? — спросил он в конце концов, вежливо, но с легким оттенком сострадания.
— Да. На Кипр.
— Работать?
— Работать.
Я счел нескромным объяснять, что я намереваюсь обосноваться на острове, купить, если получится, дом… После пяти лет, проведенных в Сербии, мне уже начало казаться, что само по себе желание поселиться где нибудь на Средиземном море есть симптом опасного помрачения рассудка; да и в самом деле, вся эта затея вызывала ощущение нереальности. И я был рад лишний раз дотронуться до дерева.
— Так себе местечко, — сказал он.
— Да, судя по всему.
— Сухо и воды совсем нет. Народ пьет, не зная меры.
Вот это уже звучало обнадеживающе. Сколько я себя помнил, отсутствие воды всегда казалось мне лишним поводом возместить недостаток жидкости вином.
— А как тамошнее вино? — спросил я.
— Тяжелое и сладкое.
Это уже хуже. В том, что касается вина, на болонца всегда можно положиться. Впрочем, бог с ним. (Я куплю себе маленький крестьянский домик и пущу на острове корни, на ближайшие четыре пять лет). Самый что ни на есть сухой и безводный остров покажется раем после бездушных и пыльных сербских равнин».

Да, многое в этой книге мне было узнаваемо. Но что-то и изменилось за шестьдесят лет. В частности, того, что народ здесь «пьёт, не зная меры», я не заметил. Может быть, киприоты с тех пор стали трезвенниками, но думаю, здесь дело в разных оценочных категориях. Лоуренс Даррел, в частности тоже не нашёл аборигенов чрезмерно пьющими.
Но вот цены точно изменились и неслабо. Лоуренс купил себе роскошный дом в Белапаисе за 400 фунтов. Мне пришлось уплатить уже 400000.
И вино он не по два евро за литр покупал, как я, а по шесть пенсов. Ему это вино бочками прямо домой оптовик привозил, и вино не успевало потерять свежести до следующей партии. Зря пугал стюард Даррела — хорошее сухое вино, нисколько не тяжёлое и не сладкое. Это он про другое вино говорил, про Коммандарию, которая почему-то считается визитной карточкой Кипра. Редкая гадость, соглашусь с болонцем.
Во второй половине книги весёлый тон повествования постепенно уступает место трагическому, ибо это были годы, предшествовавшие избавлению от британского «ига» и обретению так долго ожидаемой независимости, которая и погубила Кипр. О чём многие киприоты заранее догадывались, но были не в силах противопоставить здравый смысл националистической пропаганде, неутомимо разливающейся из Афин по радио и газетам. Подвели их братья-греки, сильно подвели.
И меня по мере прочтения книги тоже стали преследовать тревожные мысли. Всё повторяется, всё повторяется.
Киприоты тогда не вынесли уроков, всё виноватых искали — англичан, турок, так и не догадавшись посмотреть в зеркало. И продолжали, как слепые щенки тянуться к Греции. И снова она их подвела. Теперь Греция просто разорила Кипр и по миру пустила. А Кипр не нашёл ничего лучшего, как пустить по миру нас. Тех, кто их кормил, покупая их дома, продукты и вино. Теперь они хотят ввести несусветный налог на недвижимость. Причём, отталкиваясь от цен, по которым мы эти дома покупали, хотя теперь эта недвижимость упала в цене вдвое.
Ну что ж, если так, мы вынуждены будем бросить дом и уехать. Нам нечем платить этот налог. Сад, конечно, засохнет, дом развалится. Станут ли киприоты от этого счастливей? Или получится опять, как тогда, когда они завоевали независимость?
Читаю свежую газету:
«Согласно новому циркуляру Технической службы Министерства образования, сотрудникам Школьного совета даны указания снять кондиционеры и батареи центрального отопления почти во всех классах государственных школ. Как пояснили в министерстве, цель — экономия расходов на отопление и электроэнергию».
Ну, что же, цель благая. Хотя эффективней, наверное, было бы разогнать к ебеням Школьный совет, Техническую службу и Министерство образования. Ну, что за мания величия! Оставить в министерстве пять клерков, переименовать его в районо и этого вполне достаточно.
Ну, им видней. Я же в связи с этой новостью вспомнил строки из книги Лоуренса Даррела, где он, наслушавшись рассказов своего друга-собутыльника Паноса пишет:

«Вместе с ним я провел три зимы на занесенном снегами Троодосе, я вел уроки в промороженной насквозь деревенской школе, где скрип ученических перьев сливался с дробью выбивающих чечетку зубов; вместе с ним я задыхался и обливался потом в августовской жаре срединной равнины; болел малярией в Ларнаке…»
Всё возвращается.

---

Надо бы что-то продать, надо быстро что-то продать! Ой, как бы надо что-нибудь продать!
Тогда заживём! Заживём! Как побегу сразу, как куплю всё! Вот, проволочки моточек куплю, чтобы помидоры подвязывать. Потом очки ещё куплю — у этих опять дужка отломалась. Не знаю чего ещё — всё куплю!
А что продать-то? Что продать?! Ум, честь и совесть давно никаким спросом не пользуются. Даже с любыми скидками. Даже в рассрочку.
Недавно друзья из Москвы в Черногорию поехали — не сцы, говорят бодро — сейчас мы тут твой дом мигом продадим.
Ну, приехали они поздно, понятно, день приезда не будем считать. Тут же в магазин и со скайпа меня вызывают. Давай, говорят, пока ночь всё равно, мы пока в виртуальном режиме выпьем, будем делать чин-чин и смотреть друг на друга любовными со слезовной поволокой, глазами.
Ну, если всё равно ночь, почему же не выпить, отвечаю. Когда ещё и пить — днём-то вы дом будете продавать.
Утром я до них не дозвонился. Да и не звонил, если честно сказать. Но и они тоже хороши! Не звонили. Несколько дней не звонили, потом звонят.
— Что, продали дом? — заволновался я как тетерев на току.
Нет, говорят, невозможно — несколько дней ливень страшный, а твой дом всё равно, наверное, смыло уже.
— Сволочи! — отвечаю я им. — Сволочи и мерзавцы!
Нет, говорят, ошибочка вышла. Не сволочи мы, а работяги, мы вот завтра же, если развиднеется, даже в магазин не пойдём, а сразу твой дом продавать.
Сел я дальше думать, чего бы мне ещё продать — дом в Турции продан, квартира в Дубае тоже, на Кипре неликвид сплошной. В России… потом как-нибудь напишу.
Нет, с альманахом надо заканчивать, говорили же мне!
Вот бы продать альманах! Сразу весь оставшийся тираж от девяти выпусков! Да я, пожалуй, тогда снова квартиру в Дубае куплю! Пока я так мечтал, из Черногории сообщения поступать начали. Разные ссылки на битловские ролики. Посмотри, говорят, какая борода у Маккартни.
Нет, похоже, так и не развиднелось у них. Да и по новостям говорят, что в Европе всё плохо.
Нет, ну нужно что-то срочно продать! Машину разве? А на чём потом ездить? Да и не моя она, если сказать по так и не нашедшей своего покупателя совести — сосед дал покататься. Несколько лет, как уже, мы про это оба и забыли.

Сегодня вышел в городской парк книжки своих рассказов продавать. Опять неудача. Те, что меня не знают, завидевши моё свекольное лицо, сразу с тротуара в кусты бросаются, в кровь раздирая одежду и тело. Те, что знают, ещё хуже — подходят и книжки бесплатно берут, по дружбе. Но одну книжку всё-таки продал. Так что жизнь налаживается.

---

Утром хорошо проснуться, потянуться, и зная, что сегодня не на работу, поваляться в постели сверх меры, часиков до семи. Сегодня суббота и на базаре обязательно будет кумыс. Кумыс, кумыс, как много в этом звуке…
Вспомнив о кумысе, вскочил, как новенький, окатился водой, заглушая головную боль, накинул на себя обычные тряпки и выскочил из дому — на базар, на базар!
Базар — это такая любимая гавань, или даже дом родной, а может быть, и родина, где всегда чувствуешь себя хорошо. Комфортно. Море людей и все зазывают, приглашают к общению или просто угостить норовят. Особенно, если ты с утра или не в настроении. И ни о чём не спрашивают.
И дорога на базар приятная — совсем в другую сторону, чем на завод. Потрескавшимся ли тротуаром ты идёшь или высушенной добела тропинкой, всё равно хорошо, всё равно это дорога на базар. Знойный воздух зрительно струится перед твоими добрыми очами, и расплавленный асфальт послушно утопает под твоими добрыми сандалиями.
А голова раскалывается, чёрт подери! Но если сойти с тропинки и скинув сандалии, окунуть ноги в глубокую белую раскалённую пыль, которая здесь вместо чернозёма, немножко и с головы оттягивает. Тем более, когда знаешь, что до кумыса уже недалеко.
Да-да, вон уже облепленные нищими калеками ворота базара виднеются. Но до кумыса ещё надо весь базар пройти. Его продают почему-то укромно, там, где насвай и опий.
Но мне не нужен насвай, нужен только кумыс и я безучастно прохожу ряды, где вчера покупал чимчу, и откуда мне зазывно машут знающие меня жизнерадостные кореянки.
Торговец кумысом только меня с утра и ждал, оказывается. Ещё издали заприметив меня, он стал беспокоить взад-вперёд свой объёмистый и явно не пустой бурдюк из овечьей шкуры. Сблизившись с ним, я ритуально поинтересовался свежестью продукта. Торговец, ритуально обидевшись, плеснул мне на пробу на донышко касы. Я ритуально пригубил, борясь с искушением заглотить всё это одним глотком вместе с посудой, и ритуально сказал, что в прошлую неделю кумыс был лучше. На торговца такое заявление не произвело никакого действия, он выхватил из моих рук пол-литровую касу и быстро наполнил её до самых краёв — миллилитров до шестисот. Сто грамм за счёт заведения как близкому другу. Другой заскорузлой рукой он вырвал сердце из лежавшей перед ним лепёшки и протянул мне для закуски. Лепёшка была ещё тёплая, и конечно, правильная — оби-нон. Никакого патыра, или других украшений нашей и без того безумно красивой жизни!
А что может быть красивей, если у тебя в одной руке большая пиала с кумысом, а в другой кусочек сердца оби-нон, ещё тёплый!
Я сделал первый большой глоток и посудина моя ополовинилась. С трудом восстановил дыхание — ведь пока пил, чувствовал, что задыхаюсь, но остановиться не получалось. Я надкусил тёплый кусочек волшебного хлеба, зажатый в моей руке, и снова приблизил кумыс к своему лицу. Приблизил, посмотрел на его белоголубое волнение, но пить не стал. Надкусил ещё кусочек лепёшки и, прожёвывая его, и предвкушая следующий глоток, вспомнил, как приходил сюда со своими малолетними сыновьями.
Старшенький, четырёхлетний, тогда тоже любил свою порцию кумыса волшебным узбекским хлебушком закусить. А младшенький — ему тогда года полтора-два было — после кумыса сразу начинал песни петь. Попев пару минут, он тут же засыпал, и нужно было успеть взвалить его себе на шею, чтобы он не упал на землю.
Я ещё пригубил из касы, но вдумчиво, не вдруг и, забравши остатки хлеба у продавца кумыса, почувствовал в руке этой такую тяжесть, такую надёжность, что вспомнил, что когда я был маленький, кумыс мы с папой ездили в самые горы пить. И вкус тех лепёшек, какими нас тогда угощали, тоже вспомнил. И даже название гор вспомнил — Чимганские.
Пока вспоминал, кто-то из моей посудины всё допил. Пришлось наполнять новую.
Новую пил раздумчиво, но без остановок, до конца.
Теперь надо бы пойти посмотреть, как там чебуреки готовят. Всё ли нормально. Может, помощь какая нужна.
Задержался у фруктовых рядов — ну уж очень таких фруктов я больше никогда не видел! Но дорого собаки, ломят — за помидоры, огурцы, урюк или персики — всё десять копеек за килограмм. Нет, есть, конечно, и по пять, особенно помидоры, арбузы и дыни. Но откуда вообще цена эта взялась — десять копеек!!!
Хотел поднять скандал по поводу дороговизны фруктов для трудящихся, но тут бабушку свою встретил. Да не встретил даже, а случайно увидел. Она меня не видела. Стоит, маленькая такая, вся согбенная, высохшая и ковыряет зачем то крючковатым пальцем в черешневой куче и что-то выговаривает огорчённому продавцу провалившимся ртом.
Я не хотел ломать кейф от кумыса и улизнул незамеченным в соседний фруктовый ряд. А там, как назло, другая моя бабушка, толстая и неповоротливая, плывёт, как дредноут в узком проходе, очищая форватер для эсминцев. Подходит к понравившейся кучке товара и, не прицениваясь, расспрашивает продавца о как здоровье его матери и семьи. По-узбекски, естественно.
Узбеки — очень уважительный народ, особенно к старшим. Потому толстая моя бабушка всякую субботу возвращалась с полными кошёлками, а то и сами продавцы её подвозили, если бесплатные их фрукты и овощи она сама не могла донести.
Они мне чуть весь кумыс не растрясли, эти бабуленьки. Замучился уворачиваться от них. Прямо, как в детстве.
Нырнул под какую-то арбу, пока хозяин заболтался с кем-то и вынырнул совсем в другом ряду, где кушают. Безжалостно пахнуло лагманом, но… человеческие возможности не безграничны и лагманный бульон мне не выпить после литра кумыса.
Вы спросите, что такое лагман? Могу ответить, и ответ мой будет сух и краток: лагман — это лучшее, что придумало человечество. Вы можете возразить, что пройдут века и человечество, не дай бог, ещё чего-нибудь придумает и как же тогда?
Отвечаю — лагман всегда будет лучшим из того, что придумало человечество.
Тут уже забеспокоились, зашептали:
— А как же плов? Как же тогда плов?
— Тссс! — скажу я тихо, — тссс! Плов, это уже стратегический запас. Оглашать название даже нельзя — понимать надо!
И со слезою пренебрегши бульоном лагмана, я направил свои пыльные стопы в истоптанных сандалиях к чебуречному павильончику, где уже выстроилась очередь человек в десять-пятнадцать.
Очередь двигалась быстро. Волшебник за стеклом молниеносно закидывал в кипящее масло только что вылепленные чебуреки — такие безвольные, неуклюжие, не вызывающие никакого уважения и тут же выхватывал их огромной шумовкой — румяных, красивых, стройных и гордо поглядывающих вокруг. Долго поглядывать им не приходилось — их тут же съедали. Съедали шкворчащими, не пришедшими в себя, без последнего слова. Ладно бы просто съедали, утерев бумажкой жирный рот (салфеток тогда ещё не придумали), так ещё и гадостей про мои любимые чебуреки говорили, дескать, жулики и мерзавцы, начинка — один лук.
Самое смешное, сколько лет я там прожил, столько лет и в одной очереди стоял с теми, кому не нравились чебуреки из-за зашкаливающего лука. Хотя, казалось бы, ну чего им, возмущающимся, стоит не надрываться на базаре, а придя домой, испечь вкусную кулебяку. С любым количеством лука или вовсе без него.
Кстати, про луки и чебуреки. Нет, лучше, лука и чебурека. Нет, опять не лучше. Неужели, лучше — это только не пить?! Давайте, хотя бы так попробуем — лукья и чебурекья. Нет, опять не нравится?
Ну, не важно. Есть у меня одна подруга, так она с килограмма мяса весь цех чебуреками накормит.
Она в этот килограмм мяса сначала три килограмма лука пихнёт, а когда гости будут продолжать подходить, а фарш будет продолжать кончаться, тогда она в него воды добавляет. Воды из крана в чебуречный фарш.
И вкуснее чебуреков в этой жизни я не ел, вся надежда на следующую.
Может быть, они так научились готовить, когда их, крымских татар, вывалили из товарных вагонов в бескрайнюю и безжизненную казахстанскую степь?
Наверное, так, но другая моя любимая женщина и соперница непонятно почему выжившей чебурекоделательнице из Крыма, решила однажды взять реванш в борьбе за моё красивое сердце. Сразу должен охолонить нездоровых граждан в поисках товарищей во мне.
Да, я безумно люблю обеих этих дам. Много лет люблю. И уже маловероятно, что как-то наши отношения могут измениться. Я, во всяком случае, надеюсь, что не изменятся.
Ну, вот, теперь, когда объяснился, с чистой совестью могу двигаться по базару дальше. Просто как камень с души снял. Знаете же, как неприятно, когда камень на душе? Особенно, если камень с женщиной связан? Ужасно, ужасно!
В конце концов, мне происхождение позволяет любить несколько одновременно! Ясно? И нечего мне тыкать!
Ну, так вот, другая моя любимая (ей на днях мы девяносто пять лет отметили, а тогда, лет двадцать назад, она просто в цвету была). И вот тогда, лет двадцать назад она, наконец, решилась дать бой крымской ханше, непонятно как просочившейся в нашу семью из казахской степи.
Она сделала фарш вовсе без лука — одно лишь отборное мясо. Запаковала его в тесто и чебурек стал напоминать омерзительное портмоне мистера бывшего министера до оплаты коммунальных счетов. Есть это было нельзя. Даже после жаренья.
Я, собственно, это всё к чему? Не надо орать возле чебуречной, что всё мясо покрали. Так вкуснее.
Литр кумыса всё-таки сделал своё дело — головная боль ушла, а пришла, наоборот способность мыслить быстро и толково, почти гениально.
— А почему почти? — удивляло меня, пока я, согнувшись пополам, чтобы не запачкать майку, орошал густым жирным соком из чебурека заплёванный жирными пятнами бывший когда-то асфальт.
Отойдя от чебуречной, подумал, не вернуться ли к кумысу, чтобы продлить эту базарную программу. Да нет, не получится. Его уже нет там, моего кумысника. Он очень быстро продаёт свой товар, ведь клиентов знает много лет.
Тогда будем заканчивать. Тут, совсем рядом с чебуречной есть ещё неприглядное окошечко, спрятанное от посторонних и вдали от людских троп. И это окошко всегда для меня заключительный аккорд. Всякий, подходящий туда, несколько раз обернётся, чтобы убедиться, что он один. И всё равно заказ произносит шёпотом:
— Десять!
И получив желаемое, быстро уходит, оглядываясь и вздрагивая.
И только я получаю удовольствие от самого этого места, я беру сначала пять и тут же их съедаю, не сходя с этого места.
Наевшись, я степенно заказываю ещё двадцать, на целый рубль. Да, теперь так, а раньше я по четыре копейки их покупал, эти ливерные пирожки.
Мне насыпают в бумажный мешок двадцать тёмных от прогорклого масла изделий, и я с трудом стараюсь себя удержать, чтобы не выхватить из мешка тут же и не проглотить.
Дело в том, что я очень люблю их, эти ливерные пирожки. Я сейчас приду домой и мы с двумя моими собаками сядем их есть. Они тоже их очень любят, одна дворняжка, другая овчарка. И я, для смеху, иногда возьму, да и вырву пирожок прямо из собачьей пасти. И подниму его повыше. И кручу этот истерзанный пирожок перед их собачьими носами:
— Ну, что вы, дурни, чего взбудоражились? За что же вы так уж? За цвет? За форму?
А они мне, скоты:
— Мудак ты и пьянь престарелая, отойди, нам свет не загораживай.
Обиделся я и отошёл. А они, собаки, пирожки ливерные поели, подобрели и говорят:
— Ну, чего ты там сидишь, насупившись? Иди к нам, расскажи за внутреннее содержание своего романа!
— Ладно, — говорю, — Иду. Расскажу.

---

Полежал я, полежал, поплевал в потолок, весь телевизор пересмотрел. Нет, ничего так не вылежишь, только последние мозги растеряешь, глядючи это непотребство, телевизором именуемое.
Делать нечего, пришлось вставать. Идти к компьютеру. А там — приятно, сочувствие и участие добрые люди проявляют во всю. Сынок тоже с советами, но не преминул, конечно, поиздеваться над стариком-отцом:

«Ставишь вот эту программу (www.piriform.com/recuva/download/standard)
и легко восстанавливаешь утраченный текст. Если, конечно, он и вправду существовал, и ты не выдумал его себе в оправдание, как Венедикт Ерофеев роман "Шостакович"».

Попробовал я всё, что мне советовали. Нету. Дело, думаю, в том, что файл этот у меня не потерян. Он сохранён. Но только почему-то в первоначальном виде, без более поздних изменений.
Пойти разве, заняться Беренгарией Наварской, раз уж она всё равно по соседству жила?

---

ВЕСЬ В ДЕРЬМЕ

Сижу весь в дерьме. На письма никакие не отвечаю и комментарии. Ничего не хочется. И не можется.
Пропала большая работа, а по новой начинать никаких сил нет. Перед отъездом в Дубай я любовно закрыл и куда-то сохранил материал для альманаха к пятнадцатилетию музея Булата в Переделкине. Страниц сорок чернового материала. И страниц десять готового текста. И всё ещё пухло, пухло в моей объёмистой голове. Уже начали закрадываться мыслишки об отдельной книжке.
Вернулся из командировки, засучил рукава и к компьютеру. Щаззз как допишу на хорошем настроении! Туда, сюда глянул — нету моего текста в моём компьютере. Нигде нету. НЕТУ!
Прихватив баночку винишка, пошёл в сад-огород — он обычно меня воскрешает, когда мне невмочь пересилить беду. Развязал мешок с перепревшей травой (это у нас, садовников, компостом называется), рассыпал под свои любимые растения и стал водой заливать. Вонища поднялась — любой хлев отдыхает, а меня всё равно ничего не радует.
Я вообще-то только в последнее время полюбил этот вид удобрений, раньше, как все, пользовался теми, что в мешках продают и которые я сам когда-то производил на соответствующем химзаводе. Но с теми осторожно надо, не переборщить, а то будут мои фрукты-овощи такими же нитратными, как в магазине. И переключился я на конский навоз, благо по близости у меня тут ранчо, с которым я дружу.
Потом приезжает ко мне как-то мой Мичурин с мешком скошенной газонной травы и говорит, что это намного лучше будет, чем даже конский навоз, ибо навоз, это и есть перегнившая трава, только много из неё хорошего лошадка уже себе забрала. А если я этот мешок на пару недель на солнышко положу, получится тот же навоз, только гораздо вкуснее и питательней, нежели с участием лошадки.
Так я и сделал. Через две недели открываю мешок — не обманул Мичурин! Качество субстрата, во всяком случае, органолептическое, выше всяческих похвал — навоз просто отдыхает где-то в ряду французских духов. Меня даже не затошнило, а просто откинуло бездыханным за два метра от центра события. Хотя обоняние меня уже лет десять, как покинуло.
Придя в себя и поднявшись на ноги, я потихоньку стал подбираться к мешку. Да, при постепенном приближении сознание не покидало меня так резко, а потом я и вовсе принюхался. Даже какие-то колхозные видения зароились в отравленном мозгу.
Распределил я эту драгоценность в первую очередь под бахчевые культуры — всякие там арбузы, дыни, тыквы и огурцы. И хорошей струёй из шланга превратил это всё в озерца зелёной, попукивающей красивыми круглыми пузырями, жижи.
В душ зашёл прямо на входе в дом, чтобы смыть запахи преступления. Тем не менее, жена встретила новостью, что, похоже, где-то вблизи нашего посёлка произошла аварийная утечка на канализационном трубопроводе. Я сказал, что не чувствую.
На следующее утро я пошёл посмотреть на результаты. Они превзошли все ожидания. Очумевшие тыквы и арбузы за ночь просто выпрыгнули из земли, выкатив обезумевшие глаза и превратившись из худосочных ростков во вселяющие ужас удушения лианы.
Тогда я сказал всем своим знакомым траву после стрижки газонов не выбрасывать, а отдавать мне. А таких знакомых у меня много. Строго говоря, все, ибо один я вместо декоративных лужаек растениеводческий совхоз у себя на участке сделал. И на террасах. И на балконах. И на подоконниках. И там на третьем этаже ещё холм безнаказанно стоял. А за забором на втором этаже ещё поле есть — неизвестно, чьё, но хозяина искать некогда… Я там, кроме прочего, двадцать деревьев насадил. И всем же траву газонную двухнедельной выдержки подавай! А я только рад — давайте, давайте, мои хорошие, растите и в верх и в бок. И они мне — ладно, говорят, будем, ты только говнеца нам не забывай подбрасывать!
В общем, превратился я в известного героя войновичской чонкиниады, но сам этого пока не замечал, как и он.
А вот приехал из Дубая, сел за компьютер, обнаружил наличие отсутствия и тут же мне душком потянуло. Чувствую, где-то рядом хорошо перепревший компост, а где — не пойму. Тут ещё, как назло, мои мост с имплантантом решили жить раздельной жизнью и там воспаление пошло. И у меня прямо во рту стало казаться, клубнику компостом удобряют.
Настроение дерьмовое и сам себе кажусь таким же. Да ладно бы, если кажусь — чувствую, что нет. По три-четыре раза за день душ принимаю и всё равно — сижу, воняю. У жены прошу понюхать — нет, говорит, пахнешь хорошо, как никогда. Издевается, наверное, а у меня и во рту несколько мешков концентрированного компоста.
Пошёл к челюстно-лицевому хирургу, разрежьте, дескать, челюсть мне, докопайтесь до источника запаха. Он, не скрывая удовольствия, взялся за дело. Перерезал там всё к чёртовой матери, перекрошил, потом зашил и говорит, что всё ништяк.
Не знаю, не знаю, ничего не помогает. И не хочется. «Истома ящерицей ползает в костях…»
Нет, надо всё-таки пойти подвязать помидоры и огурцы. Их стебли давно перегнулись и валяются на земле, не в силах нести себя. Надо помочь.

---

Вчера из командировки вернулся. Сколько раз уж в Дубае побывал за двадцать лет, а всё нравится мне туда ездить. Тем более, в этот раз я не просто так, а в командировку. То есть не за свой счёт. Хотя, сказать по правде, я уже когда-то ездил туда в командировки, в начале девяностых. За аудио-видеоаппаратурой ездил. Но тогда всё-таки за свой счёт.
На этот раз меня друг-приятель туда повёз как крупного специалиста в области дубайской недвижимости. Он решил квартирку себе прикупить на предмет извлечения наживы от сдачи её в аренду. Давеча мы уже покупали ему парочку квартирок там же, и вот теперь он разаппетитился, ещё захотел.
А надо сказать, он не только квартировладелец, он ещё и рыбак заядлый. Здесь уже вообще без чувства меры. Подбери, говорит, нам отель, только обязательно, чтобы это аппартмент-отель был, чтобы со своей кухней. Ну и к морю поближе, чтобы рыбачить. Зачем, спрашиваю, кухня нам — оказывается, чтобы пойманную в океане рыбу готовить.
— А ты не забыл, что мы сюда всего на четыре дня приехали и зачем приехали, тоже не забыл?
— Так на рыбалку мы будем в 4-5 часов утра ходить, не в ущерб основному занятию — поиску квартир.
Ну, ладно. Предложил я ему несколько приличных отелей близ Дубай Марины, где я планировал квартиры высматривать. Но мой умный друг и работодатель выбрал всё-таки на свой рыбацкий вкус — нечто припортовое под не вполне приличным, на мой взгляд названием «Арабская мечта».
Мечта, однако, оказалась скорее не мечтой, а страшным сном, где завтракать нам предлагалось посредством пластмассовых вилок и стаканчиков, чего в других отелях мне раньше встречать не приходилось. И это бы ладно, но этот, с позволения сказать, работодатель, заказывая номер в отеле, одновременно набивал чемодан крючками, лесками, спиннингами и катушками и забыл упомянуть, что мы с ним не являемся не только молодожёнами, но даже и любовниками. Так что спать нам с ним пришлось в одной кровати. Хорошо хоть кровать была такая широкая, что мы с ополоумевшим рыбаком в ней даже не встречались. Но это единственное, что было хорошо в этом отеле. Квартиры смотреть пришлось ездить за тридцать километров — именно столько было до Дубай Марины, а в других районах я недвижимость не покупаю и другим не рекомендую. На рыбалку, кстати, тоже за тридцать километров ездить приходилось, ибо никто нас в порт рыбачить не пустил.
Ну, вот приехали мы с ним в первый день, а это уже около трёх часов ночи было.
Ранним утром я вскочил и сбегал за свежими англоязычными газетами с объявлениями. Вообще, конечно, у меня здесь в Дубае, полно знакомых риэлторов, но я люблю предварительно сам поизучать рынок, войти в курс. Возвращаюсь в номер, а он уже проснулся, и свои снасти перебирает, что-то любовно приговаривая. Он и меня ведь заставлял какой-нибудь спиннинг взять с собой, но я обманул его, сказав, что ни один из моих спиннингов в чемодан не поместился. Всё равно, справедливо рассудил я, он возьмёт столько снастей, что не только нам обоим хватит, но при желании мы сможем открыть небольшую лавочку,
Пока завтракали, я ему зачитывал из газет самое любопытное на мой взгляд. Он слушал меня вполуха, время от времени прерывая репликами, не имеющими прямого отношения к тому, что я ему читал. Например, он вспоминал, что рыбачить мы будем с пяти до девяти часов утра, не дольше — потом жарко. Или что надо бы нам ещё блёсен прикупить. Вообще его энергия и энтузиазм в отношении рыбалки и совершенно хамское отношение к покупке квартиры начали меня настораживать.
Обычно тщедушный, согбенный, седобородый и сморщенный дедушка еврейского типа, в довершение портрета ещё глухой, как тетерев, в отличие от меня, молодого и более или менее ещё слышащего, он прямо расцветал в предвкушении свидания с рыбой, пуская радостные слюни. А я вспоминал, что ещё несколько лет назад он так расцветал в предвкушении свидания иного рода, не с рыбами.
Позавтракав, мы, захватив на всякий случай баулы со снастями, поехали к моей хорошей знакомой коллеге обсудить рынок недвижимости. Дорогой, благо ехать было тридцать километров, мой друг и работодатель начал приставать к таксисту-бангладешцу с требованием открыть нам рыбные места. Бангладешец тосковал и страдальчески улыбался. Я не спешил ему на помощь — мне самому требовался хоть какой-то отдых перед тяжёлым трудовым днём. А что день будет тяжёлый, я не сомневался — когда дело касается недвижимости, я становлюсь почти таким же нудным и дотошным, как мой однокроватник рыбак.
Переговоры с риэлторами и просмотр объектов нужных результатов не принесли — мне всё не нравилось. На просмотрах мой сосед по кровати исключительно ожидал моей реакции и согласно кивал. И даже произносил какие-то фразы, хотя было видно, что сейчас он далеко, и рука его выделывала какие-то подсекательные движения. Поведение его становилось неприличным, и я поспешил завершить на сегодня просмотр объектов, дав задание дубайской подруге подготовить нам те несколько объектов, какие я выудил из газет.
По пути в отель мы поняли, что нам всё-таки нужно взять машину напрокат. Я сказал:
— Ты, конечно, исключительного локейшена отель отыскал, слов нет. Но без машины я не успею пересмотреть всех квартир и новостроек, что наметил.
Он согласился:
— Рыба здесь, пишут в интернете, очень крупная, без машины нам не дотащить.
Взяли машину и поехали в супермаркет. Мне казалось, что-то на вечер нам поесть купить надо, а оказывается, креветки нужны для наживки.
Дома за ужином мы ещё немного пообсудили наши дела. Я говорю:
— Помнишь ту однобедренку в Маринапроменад на тридцатом этаже? Всё-таки вид из спальни там не так и дурён, особенно на рассвете!
Он соглашается:
— Да, ты прав, надо завтра прямо на Пальме попробовать местечко найти. Так, чтобы грузило за камни не зацеплялось.
Потом мы сели с ним поиграть в нарды, чтобы отвлечься от тем, которыми сегодня мы перевозбудились. Играли до трёх часов ночи, потом юркнули в свою кровать. Через два часа его гадкий мобильник заголосил гнусавым голосом хронически неудовлетворяемой женщины:
— Время просыпаться! Пять часов!
А он-то, мой друг сердешный и не слышит никаких взываний и продолжает мирно и деликатно похрапывать. Этой удачей решил воспользоваться и я и снова впал в негу. Вволю поспал, уже почти выспался, но тут, эта с позволения сказать тварь в его телефоне снова спохватилась:
— Время просыпаться! Пять часов, одна минута!
Мой друг опять ни гугу. А я уже готов вставать — выспался. Но из вредности ещё немного решил поваляться. Валялся целую бесконечность. В уме два рассказа сочинил и три повести. И тут, наконец, голодная тётка в его телефоне снова проснулась:
— Время просыпаться! Пять часов, две минуты!
Тут уже я, как настоящий друг, не смог больше держать в Арабиан дримсах моего сокамерника и с чувством пнул его под одеялом. Он моментально вскочил и затараторил, что вообще всю ночь не спал и порывался куда-то бежать вон из отеля. Я его насилу удержал и направил в сторону туалета. Оттуда он вышел повеселевшим и даже помолодевшим лет на двадцать, что в таком возрасте всё равно не заметно, и снова заявил, что этой ночью глаз не сомкнул. Я не спорил и завтрак прошёл практически в тишине. Он только сказал, что на хамура он пожалуй, покрупнее крючок насадит.
Раннее утро и солнышко ещё издалека лишь напоминает о своём существовании нежным светом. И, кажется, что жизнь только начинается! Нет-нет, теперь мы проживём её умней, сильно умней!
Мы рыбачим на городском пляже. Красивый, как всё в Дубае, волнорез уходит далеко в море и на самом краю его удобная площадка сделана со ступеньками в море и водичка там такая добрая-добрая набегает и отбегает тактично, почти бесшумно. И счастьем светятся лица старого высохшего еврея и молодого, красивого и в меру упитанного татарина.
Рыбы здесь, действительно, завались. Но мелкая, конечно, у нас же здесь глубина всего три-четыре метра. Рыбак мой обложился оборудованием, как космонавт, а я ловлю вообще безо всякой удочки. Катушка лески и на кончик крючок и грузило привязаны. И я свою леску подёргиваю время от времени, чтобы моя креветка там внизу, зазывно поигрывала бёдрами.
Против бёдер моей креветки никто не способен равнодушно мимо пройти, и я тягаю рыбёшку одну за другой. Время от времени снасть моя цепляется за какой-нибудь камень, и тогда я ныряю, чтобы отцепить и резвлюсь с моим будущим уловом и разговариваю с ними — а их там тыщи! — и всем хочется успеть слово доброе сказать, пока не вынырнул.
Выныриваю, и главный рыбак говорит мне, что пойманную мной рыбу надо на кусочки порезать и на крючки насадить. Сам он как раз ничего не поймал, потому, что какой-то очень крупный экземпляр оторвал ему все снасти. Думаю, что это был камень, а не кит, но вслух ничего не говорю.
Смотрю на свой улов на ступеньке, а он уже снулый такой — еле-еле жабрами шевелит. А сами все такие же красивенькие остаются — серебристенькие и разные цветные пятнышки у них — у одних в одних местах, у других в других!
Взял я, да и побросал их всех обратно. И долго наблюдал, как они сначала как трупы плавали кверху пузом на поверхности, а потом начинали шевелиться, шевелиться и на бок уже заваливаться. А потом и вовсе одна за другой показали мне спину и махнули на прощание хвостом. Одна очень задержалась кверху пузом, хоть и подавала признаки жизни, и я уже засобирался было нырнуть, чтобы искусственное дыхание ей сделать, но и она как-то боком, боком ушла неспешно в глубину.

…Что-то надоел мне уже этот рассказ. Может, потом дописать соберусь. Сейчас же оставляю только концовку. В конце концов, для чего мы читаем книги? Исключительно, чтобы узнать, что там в конце. Хорошо ли, плохо ли? Честно сказать, не знаю. Я не жулик какой-нибудь писательствующий, чтобы уверять вас, что всё будет хорошо. Я не знаю, что будет.

В аэропорту нас встречала молодая жёнушка моего работодателя. Я вообще-то настаивал, что мы и на автобусе прекрасно доедем, но она, видимо, побоялась рисковать, опасаясь, что по пути из аэропорта домой мы можем на море заехать, чтобы сравнить обитателей морей разных ареалов.
Мой однокроватник захлёбываясь рассказывал своей любимой о наших дубайских удачах. При этом его высохшие ручонки удивительным образом наполнялись молодым соком и удлинялись и выходили в открытые окна автомобиля, когда он показывал, каких рыб мы вылавливали.
Зоя ловила мой взгляд в зеркале заднего вида, чтобы улыбнуться вместе.
И я улыбался, но слёзы, как это часто со мной бывает, неожиданно набежали на мои то, что я называю глазами. От нежности к мужу Зои. К самой Зое. К рыбе, что мы выловили. К Дубаю, который я очень люблю. Я вообще всё люблю, и Дубай, и Италию, и Малайзию. Всё люблю и очень трепетно! Но особенно Чирчик! И слёз мне никак не хватает, когда я их всех вспоминаю. Особенно его.

---

Чёрт знает, как по-дурацки моя память устроена — цены на силос и кукурузу в 1948 году помню, а одноклассников далеко не всех. Сколько уж я писал об этом, у меня даже комплекс какой-то неполноценности уже выработался — хожу, боюсь с кем-нибудь не поздороваться.
Давеча ко мне в магазине резко подскакивает энергичный такой детина. Ну, думаю, сейчас бить начнёт и немножко так, незаметненько приседаю, чтобы невысоко падать было. А он весь радостный такой, хватает мою руку, трясёт её, как будто выдернуть хочет:
— Ну как ты? Что новенького?
А она у меня, рука то есть, и так вот-вот сама отвалится — суставы болят, локти. Превозмогая боль, перестаю приседать и вымучиваю ответную улыбочку, стараясь придать ей жизнерадостный стиль. Отвечать приходится обтекаемо и уклончиво:
— Да ничего… Потихонечку. Какие уж у нас тут новости... Сам-то как? — и вскидываю голову, демонстрируя неподдельный интерес.
А мне и не надо притворяться, действительно, интересно — вдруг собеседник как-то себя выдаст, и я его вспомню.
Или вот ещё сети эти социальные, будь они неладны. Особенно Одноклассники. Именно там к тебе в друзья приходит множество людей, которых ты не знаешь, хотя они уверяют, что сидели с тобой на соседних горшках или шконках. В крайнем случае, за одной партой или за соседним кульманом в КБ. И ты смотришь досье такого бывшего друга, да, вроде всё сходится и школу вы одну и ту же одновременно заканчивали или, наоборот, в одном цеху одновременно работали. Но кто это — вспомнить всё равно не удаётся. Но не отказывать же человеку в дружбе, если у тебя с головой не всё в порядке! Он-то не виноват. Вот и вносишь его в друзья. И новый старый друг тут же активизируется, сыплет сообщениями:
— А ты помнишь, как мы с тобой зажигали?
— О-оо! — говорю я осторожно.
— Может, вспомним молодость?
— Хорошо бы…, — в ужасе отписываю я, не представляя, что мне предлагают вспомнить. — Да, наверное…, возраст уже…
— Когда приедешь? — продолжает обдавать меня миазмами любви товарищ по бурной молодости.
Да никогда! Куда, куда я приеду? И зачем? Но что-то надо отвечать:
— Приеду непременно! Может быть, в конце года.
Нет, бОльшую часть своих респондентов я, конечно помню. Помню и люблю. Но есть, есть всё-таки и такие, которых я не помню. Но всё равно люблю. Они же не виноваты.

---

с праздником, дорогие мамы!

Сегодня я, закоренелый противник так называемого Международного женского дня, хочу от души поздравить прекраснейшую половину человечества! Простите за избитый штамп, но я действительно нахожу женщин гораздо красивее, чем мужчины и не умею понять тех, что думают иначе. В том числе самих женщин! Нет, ну, правда — лучше же, когда всё гладенько и ровненько, а не коряво и колюче!
Так с чем вы спросите, я сегодня поздравляю женщин? С днём МАТЕРИ! Вот это, действительно, праздник, так праздник. Преклоняюсь перед самим этим словом!
Поэтому, прошу понять меня правильно — я сегодня поздравляю не всех женщин, а только тех, кто уже стал матерью! Остальных поздравлю позже.
…А поздравлять друг друга за разную форму пиписек скучно и пошло, по-моему (это я про 8 марта и 23 февраля).

---

Я тут опять научное открытие совершил. Со мною это часто бывает — я им, этим открытиям научным уже и счёт давно потерял. Но с этой пьянкой, не то чтобы приоритет свой обозначить — стакан вина не всякий раз выпить успеваешь!
Поэтому вкратце излагаю суть последнего здесь, а честные люди, если такие найдутся, надеюсь, сами присвоят моё имя этому открытию. Хотя, конечно… честные люди… присвоят. Присвоят, конечно!
Но я, как всякий учёный подвижник, не могу невзирая на несправедливости к истинным подвижникам науки, не поделиться своими знаниями, невзирая и на будущую неблагодарность потомков. Здесь я сродни с Галилео Галилеем. Вообще нас не только это с Галилео роднит. К церкви мы неоднозначно относимся, не в Пасху будет сказано. И вообще, чего это они этот праздник с Христом связали, если Пасху праздновали задолго до его рождения? Или вот ещё по Дню Победы хотелось сказать пару слов!
Нет, не стану, пожалуй, а то моё научное открытие останется неоткрытым. А то и так они мне все говорят, не всегда в лицо, правда, а больше в спину, что идиот, мол я, и мудак. Как будто одного из этих эпитетов мне было бы недостаточно. Понимаю, что это от зависти — не всякому дано по нескольку раз в год научные открытия делать! И эти приземлённые люди, я бы даже сказал, черви, меня идиотом называют!
Самое смешное в том, что я именно так себя и ощущаю. Ну, идиотом то есть. Всегда знал, что я идиот. В детстве страдал от этого, потом научился получать удовольствие.
Однако, пора, пожалуй, перейти к сути моего открытия. А то, дочитавшие досюда, непременно захотят стукнуть увесистым молоточком по моей увесистой и умной, хотя и идиотской голове. И тогда кроме идиотии мне не останется ничего. Хотя чего ещё желать, казалось бы… «Вечно молодым, вечно пьяным». Как здорово!
Всё-всё, милые я рассказываю! Только не бейте! Не бейте, я вам говорю!
Итак, я хочу подвергнуть серьёзному сомнению наркотические действия табака. Они мне кажутся сильно преувеличенными. Сам я давно и пристрастно этому вопросу не чужден. Наркотические действия имею в виду. К сожалению, легкие, марихуана, скажем, на меня не производят никакого воздействия. А мне очень хотелось, тем более мой любимый Пол Маккартни всегда говорил, что лучше марихуана, чем виски. Ну, вот такой я вот мудак, что и марихуана мне не доставляет удовольствия!
Впрочем, я не про марихуану садился писать, тем более, что она моей идиотии ничего прибавить не умеет.
Да, про табак. Купила мне тут месяц назад моя милая жёнушка в аптеке электронную сигарету. Дескать, может, ты хоть курить бросишь, поживёшь ещё с нами. Я согласился. В комплекте с сигаретой шёл один картридж или по-русски, сменяемый элемент, и в нём никотин. Новые элементы нужно было отдельно покупать, и они разные — с большим содержанием никотина, с маленьким или вовсе без него. И моя Ритулечка купила две пачки, одну с никотином, но со вкусом кока-колы, и одну безо всякого никотина и вкуса.
Удобная сигаретка — заряжается прямо от компьютера через юэсби. От никотиновых элементов я сразу отказался, мне их вкус не понравился, ведь в предыдущие сорок пять лет я никогда кока-колу не курил.
Вначале я вообще папиросы курил. «Беломорканал» назывались. Если бы я тогда знал, что означает это название, я бы сразу укурился бы вусмерть, чтобы больше не страдать. А может, и нет. Молодые не сострадательны, а мне тогда было всего семь лет. И вот мы в саду моего самого близкого друга курим папиросы его матери. Отец Витьки к этому времени уже успел помереть, а мама ещё нет. Ей вообще повезло, потому, что через девять лет Витька разбился на мотоцикле, а она ещё сколько-то жила.
Да-да, я помню, зачем пришёл, не бейте меня, ладно? Не бейте, ладно?
К безникотиновой сигарете я сразу с любовью приник. И мне её вполне хватало. В этот месяц я специально дважды выкуривал по нескольку настоящих сигарет. Получал удовольствие, не скрою. Но не большее, чем от своей безникотиновой электронной сигаретки. И понял я тут — зависимость не от никотина, а от возможности вдыхать и выдыхать дым. Зависимость от того, чтобы в моей руке была сигарета.
Всё остальное они специально придумывают, чтобы меня, идиота от рождения, ещё сильнее дураком сделать.
И вот я вам всем, мои хорошие, выкладываю свою открытие — пользуйтесь!
Ведь Витька в тот недобрый час 31 декабря 1976 года и меня к себе на мотоцикл звал. И я собирался, но что-то помешало. И не было бы вам никакого научного открытия.
Витька, что? Ты был первым.
С тех пор я потерял практически всех, с кем вырос. Ничего от вас не осталось, кроме боли в моей груди.
Папиросочку бы «Беломорканала»…

---

миланские страдания

В этом итальянском Милане мне хронически не везёт. Я уже писал как-то об этом — всякий раз как я туда попадаю, меня ждёт полное безденежье, катастрофическое даже на фоне обычного моего безденежья. И ещё обязательно автомобильные гонки в стиле Джеймса Бонда.
И последний раз не стал исключением.
Мы прилетели в Италию очень дешёвым рейсом. Есть у меня парочка любимых авиаперевозчиков — EasyJet и RyanAir, посредством которых я только и передвигаюсь по Европе. Очень доступные. Например, в феврале на Крит мы слетали всего за 38 евро туда и обратно. За один билет, конечно.
Вот и в Италию я по 90 евро билетики нашёл. Правда, только в Милан, будь он неладен. Самое обидное — когда я уже купил эти билеты (а я это делаю за полгода обычно), мои любимые авиакомпании и в Болонью открыли новый рейс, а это гораздо ближе к тому месту, которое я наметил.
Ну, ладно, Милан так Милан. И вот прилетели мы глубокой ночью и стали ждать семи часов утра, когда откроется контора, где я забронировал автомобиль. Дождались, все бумажки оформили (аренду авто я тоже оплатил заранее) и тут выясняется, что они ещё депозит с нашей кредитной карточки должны взять — буквально 500 евро. Ну да, ну да помню я, они всегда депозит берут на случай, если я правила понарушаю, чтобы штрафы оплатить. Хотя и непонятно зачем — в последний раз, когда я по Италии и Франции покатался немного, депозита на оплату штрафов не хватило и они, сволочи, просто с моего кипрского счёта 3000 евро списали.
Ну, не важно, хотят 500 сегодня задепозитировать и пожалуйста. Протягиваю ему карточку. Нет, говорит мне улыбчивый с утра клерк, это карточка дебетовая, а нам нужна кредитная. Была у нас и такая, да только денег на ней 6 или 7 евро.
— Извините, сэр, мы не можем вам выдать автомобиль.
— Вы чего, — отвечаю вежливо, — с дуба попадамши с раннего утра? Я аренду этого автомобиля оплатил полгода назад! И теперь вы его мне не можете выдать?
— Извините, сэр…
— Хорошо, вот вам пятьсот евро наличными!
— Извините, сэр, наличные не принимаем.
Тут меня начинает холодить вся трагичность ситуации — до города, где ждёт нас уютный отель 380 километров. Можно, конечно, на поезде, но это как раз сожрёт весь бюджет, выделенный на поездку.
Звоню старшему сыну в Москву, так, мол, и так, срочно пришли мне на кипрский счёт пятьсот евро. Он мне отвечает:
— Не иначе, папаня, как ты с дуба рухнул ранним утром в миланском аэропорту! Деньги придут через день или два. Вы всё это время в аэропорту будете жить?
Действительно, подумал я, если вся поездка шесть дней, два дня в аэропорту многовато будет. Но не пристало отцам уступать сыновьям, и я строго повелел слушаться отца. Он не стал спорить — дети у меня хорошие! Он быстро перевёл деньги, не выходя из дому, по интернету и я сел ждать.
Подождав с полчаса, я понял, что сын мой не шутил и ждать, в общем-то, нечего. Жёнушка моя каждые пять минут подбегала к стойке этой омерзительной автоконторы, чтобы они ещё раз попробовали нашу карточку. Они каждый раз сочувственно разводили руками.
Наконец я понял, что не прибегнуть к помощи моего замечательного соседа и друга не получится. А я ведь этот вариант сразу помнил, но отвергал его, как самый последний, перед тем как петлю затянуть. Дело в том, что я и так уже ему очень много должен. И не только денег. Душевного тепла должен, которого у него столько, что вовек не отплатить.
И я решился. Позвоню ему и скажу, чтобы он побежал в тот самый банк в Лимасоле, где у меня карточка, и положил бы на мой счёт пятьсот евро.
Я позвонил, и он ответил мне. Ответил, стоя у трапа самолёта, который увозил его в очередную командировку не то в Вену, не то в Дюссельдорф. Этого я не ожидал, ведь вчера всего вечером он самих нас привёз в аэропорт. Я стал торопливо прощаться и желать ему доброго пути, но он меня перебил, вопросив строго, что случилось. Я вынужден был объяснить.
Выслушав мой идиотский рассказ (а других у меня и не бывает), мой друг тем же строгим голосом велел сейчас же звонить его жене, она всё сделает.
Я звонить Оле не стал, мне и так уже было очень стыдно. Но через пять минут она сама позвонила и спросила, что нужно сделать. Я сказал, что нужно поехать в мой банк и положить на мой счёт пятьсот евро наличными.
Оля, позабросив все дела, тут же поехала. Выстояла очередь (в последнее время в кипрских банках очереди) и внесла деньги. Тут же позвонила мне, радостная и сообщила, что деньги уже на моём счёту. Моя жёнушка вновь устремилась на штурм конторы с карточкой наперевес. Там ей опять отлуп дали. Мы ещё посидели часок, подождали. И когда и после этого нам снова сказали, что требуемой суммы недостаточно, мы решили позвонить в наш кипрский банк. Там нам сказали, что да, какой-то сумасшедший внёс на ваш счёт пятьсот евро. Но мы с них сразу забрали 110 евро за ваши прошлые долги. Сволочи, сволочи и негодяи при этом!
Я звоню Оле поинтересоваться, далеко ли она уже от банка. Она отвечает, что да, но если нужно, готова вернуться. Я говорю, что да, нужно вернуться и положить на мой счёт ещё 110 евро. Оля отвечает, что вряд ли она ещё наберёт такую сумму наличными, но у неё дома давно лежат сто долларов, которые она может поменять на евро и тогда должно хватить. Действительно, хватило.
Мы получили, наконец, нашу машинку и с облегчением покинули недружелюбный мне Милан. И провели свой отпуск очень даже неплохо.
Но возвращаться нужно было снова через Милан. И вот мы едем, и я стараюсь не превышать дозволенную скорость, потому что денег негде будет взять на штрафы. Где-то на полпути остановились у харчевни, чтобы поправиться и ноги размять. Как я люблю итальянскую кухню! Она у меня на четвёртом месте, ибо первые три занимает узбекская кухня.
Уже до аэропорта миланского нам километров 70 оставалось, когда моя благоверная вдруг поинтересовалась:
— Милый, карточки у тебя?
Имелись в виду банковские карточки.
— С какой стати, милая?
Я за всю поездку никакими магазинами не интересовался, исключая винные, но там мне всегда хватало двух-трёх евро, которые всегда в кармане.
— Ну, значит, я их потеряла.
— А где?
— Наверное, там, где мы покушать останавливались. Давай возвращаться.
Я резонно заметил, что мы можем, конечно, вернуться, и не исключено, даже, что карточки найдём. Но только в аэропорт нам уже не придётся спешить, ибо мы и так-то еле успеваем. Жена мне резонно возразила, что без карточек нам тоже в аэропорт спешить ни к чему, ибо на Кипре нас всё равно ждёт голодная смерть, ибо наличных у нас осталось всего пятьдесят евро. Дело в том, что как раз накануне наша соседка Оля улетела с Кипра в Амстердам встретиться с мужем, и ещё раз обратиться за деньгами было не к кому.
Мы вернулись на восемьдесят километров обратно, несколько раз переплатив за въезд-выезд на платную дорогу, сократив таким образом нашу наличность до тридцати евро. Карточек там не оказалось, и мы вновь устремились к Мальпензе, миланскому аэропорту. Мне показалось, что если я поднажму, мы можем успеть. В противном случае вся надежда на депортацию. Тридцати евро не хватит никуда долететь.
Я летел под двести там, где разрешалось сто и под сто пятьдесят там, где разрешалось пятьдесят. Мне очень не хотелось ночевать в обезьяннике в ожидании депортации, хотя пятизначные цифры штрафов за превышение скорости путались в моей голове.
И каким-то чудом мы всё-таки успели. Мы успели вскочить в самолёт перед его отходом.
В общем, мы уже дома. Но разрази меня гром, если я ещё когда-нибудь приближусь к Милану хоть на сто километров!

---

По вечерам, после изнурительно насыщенного итальянскими событиями дня мои дочурки засыпали под кино на планшетнике. Я, с отваливающимися ногами, прихватив пару-тройку вина для снятия болей в суставах, составлял им компанию. Смотрели про гостью из будущего, про большеглазую Алису Селезнёву.
И вдруг детки заинтересовались судьбой самих актёров, и в частности, играющего Колю Герасимова. Я честно сказал, что он уже умер.
— Почему? — удивилась старшая.
— Ну, он много пил и сгорел, — пояснил я, как мог.
Помолчали.
Потом дочурка вдруг говорит:
— А ты?
—Что я?
— Ты тоже много пьёшь?
И такая надежда, что я успокою и развенчаю, была в её глазах. Но я не умею врать своим детям. И ответил утвердительно.
— А ты не сгоришь?
— Пока ты меня любишь — нет.
— А ты можешь перестать пить?
— Мне этого не хотелось бы…
— Тогда я буду всегда тебя любить!

---

Тут мне на днях в маленькой, но горной и гордой республике Сан-Марино совсем уж, было, всякое уважение к английскому языку отбило. Обращаюсь я, скажем к продавцу в сувенирной лавке на чистейшем английском, а он мне, собака, тут же по-русски отвечает. Я делаю вид, что не понимаю и кидаюсь в другую лавчонку, дескать, почём винишко, если я в свою канистру буду брать. По-английски, естественно, я же не хам какой-то. И этот мерзавец мне опять по-русски задушевно так отвечает, что для вас, сэр, вино в полцены, а, может быть, даже и вовсе бесплатно. Надо только с хозяином лавки переговорить и вас ему представить.
Ну, хорошо, думаю, мой прононс, может быть, не так хорош, чтобы не усомниться, что я с Альбиона. Хотя мы с Уинстоном Черчилем очень похожи. И внешне и по привычкам. Но почему же они именно по-русски мне отвечают, а не по-датски, скажем или по-вьетнамски?
Видимо, на лице написано.
И загрустил я, соображая, на какой икс я трачу 20 000 евро в год на английское обучение своих детей? Ведь русскому я их мог и сам научить и бесплатно притом.
Но в следующей лавке моё душевное равновесие было восстановлено.
Там тоже вначале мне бойко по-русски затараторили, когда я заинтересовался некоторыми марками и монетами. Но любознательность моя была столь велика, что улыбка девушки, меня обслуживающей становилась всё более жалкой и просительной. Эта улыбка просила меня выйти вон из их магазину, и никогда больше не появляться в этой стране.
Но я же не со зла, я, действительно старый коллекционер. И вдруг эта сообразительная девушка встрепенулась счастьем, давайте, мол, на английский перейдём. По-русски ей трудно, оказывается.
— Конечно, конечно, — великодушно согласился я и кликнул свою старшенькую доченьку.
После длительных переговоров моей доченьки с магазинной девушкой теперь уже на английском языке, выяснилось, что марки они вообще не продают, а те, что попались мне на глаза, случайно оказались на витрине. Мне подарили большой пакет этих марок, а доченьке браслет и бусы.
Нам очень понравилось в Сан-Марино. Мы обязательно туда ещё приедем.

---

Завтра исполняется 95 лет моей дорогой тещеньке (первой, от первого брака). Прошло уже больше десяти лет, как мы не живём одной семьёй. И вообще мы не одна семья все эти годы. Мы в разных семьях. Но… странное дело… мы всё ближе и ближе. И любовь наша взаимная не только не разрушилась под тяжестью обстоятельств, но становится с каждым днём и годом всё сильнее и нежнее.
Когда-то, много лет назад, я незваный гость из Узбекистана вошёл в эту типично московскую семью, и нам было многое непонятно друг в друге, и раздражало это непонятное. И, тем не менее, я прожил в родительском доме своей жены двадцать лет и стёрлись, растворились все непонятные и раздражающие моменты. Осталась только непонятно откуда взявшаяся любовь к чужим людям. И бесконечная нежность.
Собственно, это с тестем больше у нас бывали поводы для раздражения друг на друга. А с тёщёй — односторонне, раздражался только я. Она вообще никогда и ни на кого не раздражалась. Её безграничная доброта давала повод думать, что, может быть, она дурочка или не слишком умная. Потому, что нельзя быть доброй ко всем, хорошим и плохим. Она этого никогда не понимала.
А когда я ушёл из семьи, любовь и нежность между нами стали ещё сильней, ещё больней. И тесть с тёщей, тайком от дочери, сами звонили мне в праздники первыми, чтобы поздравить. Мне было безумно приятно.
К сожалению, Леонид Борисович вскоре после моего ухода тоже ушёл, только гораздо, гораздо дальше. Но я всё равно всё время с ним разговариваю, и люблю, как живого. Мы очень хорошо понимали друг друга, хотя были очень разными.
А к Лие Ивановне я и сейчас всякий раз, как бываю в Москве, скорее бегу повидаться, обнять её и надолго прижать к груди. Безумно люблю её улыбку и всегда любящие глаза!
Она никогда не забывает спросить, как поживают мои доченьки от второго брака. И я мечтаю, что мои доченьки когда-нибудь принесут ей показать своих деточек. Она их тоже полюбит.

---

Сегодня мы в первый раз вышли в море на нашей славной новой яхте. Откуда яхта?
Тут у меня один друг, большой рыболов и мариман, говорит как-то, давай, мол, купим с тобой яхту на двоих.
— Отчего же, — отвечаю, — не купить! Хорошая идея!
Он обрадовался, что меня долго уговаривать не пришлось, но на всякий случай решил подкрепить успех:
— Рыбу будем ловить, кальмаров, осьминогов! Под парусами всю акваторию острова пройдём!
Слушая его романтические бредни, я тоже воодушевился:
— Улов будем на рынке продавать, а по акватории интуристов возить за небольшую мзду!
Несколько недель мы с удовольствием обсуждали, как мы будем использовать яхту. Я посоветовал ему отпустить шкиперскую бородку, а сам обещал перейти с банальных сигарет на трубку.
Но тут возник вопрос, на какую именно яхту нам стоит обратить своё внимание. И это могло бы стать серьёзным испытанием для будущих концессионеров, но спор умер, не успев родиться — я великодушно позволил ему самому выбирать, ибо полностью доверяюсь его вкусу и опыту. Я вообще очень великодушен и незлобив, особенно, когда дело касается приобретения яхт.
Несколько недель он делился со мной своими соображениями о преимуществах того или иного плавсредства, пока, наконец, не остановился на одной симпатичной яхточке с каютой, кухней, гальюном и прочим. Особенный восторг у него вызывало, что на этой яхте целых шесть спальных мест. Я соглашался, что это большая удача — шесть спальных мест, это именно то, что нам надо!
Но самое главное, что здесь было — это, кроме обычного двигателя, ещё и паруса. Эти паруса просто в исступление приводили моего друга. Мне даже закрадывались в голову дурные мысли, что, если, не дай бог, он раньше меня вздумает, я его вместо савана прямо в паруса и упакую, чтобы он там возрадовался.
Ну, в общем, всем хороша оказалась яхточка, и тут он мне деловито говорит, чтобы я готовил свою половину.
— К чему я её должен готовить? — подозрительно воззрился я на своего без пяти минут яхтосовладельца. Я подумал, он про жену мою, а он оказывается, деньги имел в виду.
— А-а-а, ты вон о чём, — с облегчением выдохнул я, — а денег…, это… Денег у меня нет!
Он посмотрел на меня так, как один известный сын турецкоподданного смотрел в аукционном зале на своего компаньона по скупке стульев.
Выдержав паузу, мой друг обратился ко мне несколько раздражённо:
— Что же ты сразу не сказал, что эта яхта для тебя слишком дорога? Давай подберём что-нибудь попроще.
Я поспешил его успокоить, что ничего искать не надо, ибо, то, что попроще и не обременительно для моего бюджета, я давно уже нашёл. Более того, я уже даже это купил — сам, безо всякого компаньонства )здесь я гордо вскинул голову) — надувную лодку за семь евро. И не только купил, но даже уже и выбросил.
— А зачем же ты мне столько времени голову морочил? — вопрошает он зловещим шёпотом уже упоминавшегося предводителя стулоразборной артели.
— А очень просто! Я тебе сейчас всё объясню. Сейчас, когда ты со своей лодкой совсем потерял покой и разум, и рискуешь вот-вот потерять человеческий облик, ты всё равно её купишь, хоть с компаньоном, хоть единолично. А скажи я тебе тогда, что не войду в число пайщиков, ты бы сразу эту идею из головы и выкинул. Так что, ты меня благодарить должен, а не шипеть с выпученными глазами. А то так и остался бы сухопутной крысой.
Он снова было вперился в меня недоумённым взглядом, но я его быстро вывел из ступора, напомнив о том, что он до сих пор так и не отрастил шкиперской бородки, и для меня, как компаньона, неприятна его необязательность.
Но я не умею долго сердиться, быстро отхожу:
— Ладно, ты беги в банк, улаживай денежные дела, а я пойду куплю себе хорошую курительную трубку. Мы с тобой в море всех затмим!

---

Вчера тут у нас одну девочку похоронили.
Ровно неделю назад, в прошлую субботу, ей и её сестре (они близнецы) праздновали день рождения — семь лет. И то ли они напрыгались, набегались, то ли ещё что, но на следующее утро одной из именинниц стало нехорошо — рвота, слабость. Мама позвонила педиатру, та посоветовала ехать в госпиталь. Но не хотелось в панику впадать, не стали торопиться, да и других симптомов как будто не было. Тем более, день воскресный, кто их там в госпитале ждёт. Решили отлежаться.
Но лучше девочке не становилось и к вечеру всё-таки её повезли в госпиталь. Там ей становилось всё хуже и её отправили на реанимобиле в столицу, в Никосию.
У неё несколько раз останавливалось сердце, его запускали снова и снова. Но мозг запустить уже не смогли. Он умер. Пришлось отключать и сердце. Вскрытие показало кровоизлияние в мозг.
Мы вчера с соседями сидели и обсуждали это несчастье. И так страшно нам стало! С нежностью и страхом мы смотрели на наших ничего не знающих резвящихся детишек.
А сегодня сосед звонит, говорит, забери меня из госпиталя. Что такое? Да у сына, говорит, что-то тошнота, я его поскорее в госпиталь отвез и с мамой там оставил.
Вернулся я домой, а тут старшая жалуется, что голова болит. Мама её тут же хватает в охапку, в машину, и — в госпиталь.
Вроде ничего, вернулись. Но теперь будем со страхом ждать утра.

---

Смотрим с девчонками по ютубу Отель Калифорнию. Иглз, то есть. Вот, говорю, дескать, не один же Гангнам стайл на свете есть, было и у нас что-то. Пусть поймут, что такое настоящее.
Там долгое вступление было, прежде чем запеть.
А когда запели, все мои три вдруг хором стали подпевать, иногда обгоняя солиста.
Я заплакал.
Ничего я им больше дать не смогу. Они уже всё знают, хотя мелкая только-только букву Р научилась говорить.
А я? Я так ничему и не научился и не понял, кроме буквы Р. Ну ещё букву Ё люблю. Всё, пожалуй. Можно уходить.

---

Сколько я себя не помню, никогда не умел с деньгами обращаться. Зарабатывал всегда очень много, в дневном институте учась, подрабатывал сторожем и сантехником одновременно. Со стипендией получалось в три раза больше, чем выпускник моего института в НИИ наинженерит. Естественно тратил их и счёту не знал. Ни одного рубля в сберкассу не положил. И не жалею, если честно.
В перестройку стал зарабатывать совсем уж непомерно и мои маленькие сыночки вместо кубиков из денежных кирпичей замки складывали. Раздавал я их тогда веером. Каким-то чудом меня тогда не убили, хотя попытки были очень и очень.
Потом занялся музеем Окуджава и интерес к деньгам совсем потерял. Мне казалось, не совсем, чуть-чуть, незаметно. Но они, видимо, поняли мою измену и ко мне интерес потеряли напрочь. Одно время я даже вынужден бывал в четыре часа утра вставать и таксовать на своей, трясущейся, как эпилептик, Волге, чтобы еду сыночкам купить.
Потом опять как-то деньги появлялись — бывало, я зарабатывал до 50-ти тысяч долларов в месяц. Но в сберкассу опять не доносил, находил куда потратить…

А вчера… У меня сломались последние очки, в которых я компьютер вижу. И бычки в пепельнице все докурены до половины фильтра.
И я решился попросить пятьдесят евро у хорошего приятеля. Мне нужно было заправиться на двадцать евро, за три евро купить очки, на два яблок, на три с половиной сигарет и ещё почти двадцать оставить на следующий день.
Приятель сказал, что, конечно. Но сейчас он в гостях. Мне нужно туда приехать.
Чудо, что машинка моя доехала без бензина.
Красивый дом, красивые люди. И улыбающийся приятель протягивает мне купюру.
Улыбка, улыбка меня добила! Не надо улыбаться, когда протягиваешь в руку деньги!